Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен - Стивен Гросс Страница 8

– Конечно, это безумие, и он безумен… Но я все это понимаю.

Пациент говорит мне, что он похож на отца из этого ролика, потому что все время готовится к каким-то бедам.

Я слышу, как он снова отхлебывает из своей чашки.

– Я точно такой же псих, я тоже все время думаю о нашем доме во Франции, – говорит он. – Только я вам никогда об этом не рассказывал.

Прежде всего он хочет, чтобы я знал, что дом у него вовсе не шикарный. Это никакое не величественное шато, а просто фермерский дом, окруженный полями и лесами.

Но, находясь в нем, слышишь такую же абсолютную тишину, как в лесах Шотландии… Совсем не как в Лондоне. Никакого шума, никто не мешает. И ему там не приходится все время глазеть на громадные домищи своих соседей-банкиров.

В действительности, несколькими неделями ранее он получил письмо от юриста своих лондонских соседей, в котором содержалась просьба разрешить им увеличить площадь и без того вульгарного гигантского таунхауса. Его это настолько взбесило, что он даже думать на эту тему не мог. Конечно, надо было бы написать ответное письмо юристу и запретить строительство, «…но я просто не смог. Отвечать пришлось моей жене. А я подумал о своем домике во Франции… И немного успокоился».

А еще бывают мгновения – как всего несколько минут назад, – когда его жена выходит из гостиничного номера, чтобы дать нам возможность спокойно провести сеанс психоанализа, мгновения одиночества, когда он начинает представлять себя в своем французском имении.

– Звонить вам еще рано, у меня еще есть небольшое пространство, маленький временной зазор, и тут я, неожиданно для себя самого, пропадаю… Проваливаюсь в свои безумные архитектурные замыслы.

Я спрашиваю его, что он имеет в виду, когда называет их безумными.

Он говорит, что безумными они становятся от его беспрестанных попыток что-то улучшить или переделать. Он все время думает, что что-нибудь нужно отремонтировать или перестроить. Скажем, добавить новых комнат, дверей, окон.

– Как все будет выглядеть, если я изменю форму комнаты, разверну весь дом на фундаменте или переставлю его на вершину соседнего холма? Я очень много думаю обо всем этом, а потом еще и начинаю сам с собой торговаться, чтобы выгадать.

Он говорит, что обо всем этом ему со мной говорить очень сложно – гораздо труднее, чем о своей депрессии или о приступах паники.

И он не удивлен, что рассказывает об этом во время телефонного сеанса, ведь так легче – не настолько стыдно.

Например, в этот вечер, когда его жена Энн уже ушла из номера, а он дожидался начала нашей беседы, ему в голову пришла мысль расстаться со всем, что у него есть, чтобы довести до ума дом.

Он представлял себе, как продаст свое жилье в Лондоне и, возможно, даже уйдет в отставку с государственной службы, а взамен получит вот что: еженедельный доход в 500 фунтов, а плюс к этому еще и дом станет точно таким, каким он хотел бы его видеть.

«Все детство я провел, погрузившись в книгу или в мир своих фантазий, чтобы только не слышать их скандалов. Вы, наверно, скажете, что я пытался скрыться не только от этого шума, но и от своей ненависти к родителям… И это будет правда».

Он торговался с самим собой вовсе не для того, чтобы жить в шике, а даже совсем наоборот – друзья наверняка будут гадать, зачем он променял просторный таунхаус в Лондоне на этот небольшой и невзрачный домишко в почти безлюдном сельском районе Франции. Почему он отказался от такой комфортной жизни?

– Мы будем жить скромно, перестанем бросаться в глаза. Нам совершенно не за что будет завидовать.

Я слышу, как он делает еще один глоток.

– Это и есть мой бункер безопасности, – говорит он.

Застряв на каком-нибудь бессмысленном совещании, или оказавшись в одиночестве в каком-нибудь паршивом отеле, или даже сидя у себя дома в Лондоне, когда Энн выходит пробежаться по магазинам, он начинает представлять себя в своем французском домике или размышлять, чего еще там можно изменить или переделать.

Я говорю ему, что ощущение оторванности от мира или моменты расставания с Энн, судя по всему, возбуждают в нем беспокойство и некоторую злобу, что эти расставания выводят его из себя. И тогда он думает о своем доме во Франции, чтобы вернуть душевное равновесие.

Я слышу, как он еще раз прихлебывает из чашки и ставит ее на блюдце.

– Я ждал – вы скажете, что я начинаю думать о своем французском доме, когда становится вконец невыносимой моя реальность. Но, да, – говорит он мне, – расставание и изоляция действительно меня беспокоят.

После Оксфорда, говорит он, но еще до Гарварда, они с Энн провели целое лето в Италии. До тех пор он только пару раз побывал в Париже. Переезды из города в город наводили на него страх, он никак не мог избавиться от неприятного ощущения, что вот-вот потеряет Энн, просто обернется и не найдет ее рядом.

Каждое утро перед выходом из своего pensione он брал с нее обещание, что, если они вдруг потеряют друг друга, она немедленно отправится в центр города и будет ждать его на ступенях главного собора. Это было у них стандартное место встречи.

– Каждый раз, когда я представляю себе дом во Франции, я вижу, что Энн ждет меня, сидя в гостиной. Это наше место встречи, вроде как ступени собора.

Я слышу, как он ходит по комнате.

– Не волнуйтесь, мистер Гроц, я не в туалете, это я просто подлил себе чаю.

В иные дни, говорит он мне, он думает о французском доме практически постоянно: представляет себе, в какие цвета можно покрасить стены своей комнаты, что будет, если сделать в ней более широкий дверной проем. Он рисует планы помещений и эскизы интерьеров. Сегодня, во время деловой встречи, он набросал эскиз коридора, ведущего от входной двери в кухню. Спроси я у него, что хранится в кухонной кладовке, он сможет перечислить мне все предметы и даже сказать, что на какой полке стоит. Но чаще всего он размышляет о комнатах, об их пропорциях, о том, как их отремонтировать. Это, конечно, смешно, говорит он, но свой французский домик он знает гораздо лучше, чем дом в Лондоне.

Должно быть, говорит он мне, он таким образом бежит от реального мира. Дом во Франции, наверно, связан с каким-то придуманным еще в детстве воображаемым местом. У него вызывали отвращение пьяные скандалы родителей, истерики матери, ее буйный темперамент.

– Все детство я провел, погрузившись в книгу или в мир своих фантазий, чтобы только не слышать их скандалов. Вы, наверно, скажете, что я пытался скрыться не только от этого шума, но и от своей ненависти к родителям… И это будет правда.

Он говорит мне, что ему очень не по себе, что ему очень стыдно оттого, что он, в отличие от нормальных людей, не может и пары минут просидеть в одиночестве в гостиничном номере.

– Я всего этого не понимаю, – говорит он мне. – Я боюсь, что эти архитектурные фантазии разрушают мое восприятие реальности.