И пусть вращается прекрасный мир - Колум Маккэнн Страница 8

Корриган пожал плечами.

— А они по-прежнему заходят, — сказал он. — Девицы. Я не поощряю, честно. Ну а что им еще делать? Мочиться на улице? Невелика помощь, но хоть что-то. Сюда всегда можно забежать. Бесплатный толчок.

Он выставил на стол чай и тарелку с галетами, отошел к молитвенной скамеечке — простая деревяшка, на которую он оперся, опускаясь на колени, — и поблагодарил Бога за печенье, за чай, за прибытие брата.

Корриган еще молился, когда дверь снова хлопнула и ввалились три проститутки.

— У да тут прям снег идет, — проворковала та, что с зонтиком, встав под вентилятор. — Привет, я Тилли.

От нее исходил жар, лоб — в капельках пота. Зонтик она бросила на стол, с легкой усмешкой посмотрела на меня. Такую заметишь издалека: блескучие тени для век под громадными стеклами солнечных очков в розовой оправе. Другая девица чмокнула Корригана в щеку и тут же начала прихорашиваться перед осколком зеркала. Самая высокая из трех, в белом парчовом мини-платье, уселась рядом со мной. Вроде мексиканка, хотя кожа очень уж темная. Подтянутая и гибкая, ей бы по подиуму ходить.

— Привет, — с улыбкой сказала она. — Я Джаззлин. Можешь звать меня Джаз.

Ей было всего семнадцать или восемнадцать, один глаз зеленый, другой карий. Макияж тянул вверх и без того высокие скулы. Она перегнулась через стол, взяла чашку Корригана, подула на чай и оставила мазок помады на ободке.

— Ума не приложу, Корри, отчего ты не кладешь лед в эту пакость, — сказала она.

— Не люблю, — ответил Корриган.

— Хочешь стать американцем — сыпь туда лед.

Хозяйка зонтика захихикала, словно Джаззлин выдала нечто восхитительно пошлое. Эти две будто пользовались своим кодовым языком. Я отодвинулся было, но Джаззлин тут же потянулась снять нитку с моего плеча. Сладкое дыхание. Я снова посмотрел на Корригана:

— Ну, так ты вызвал копов? Этого парня замели?

Вопрос, кажется, застал брата врасплох.

— Какого парня? — переспросил он.

— Который сунул тебе в глаз.

— За что бы его замели?

— Ты серьезно?

— К чему мне его арест?

— Тебя опять кто-то побил, милый? — поинтересовалась проститутка с зонтиком. Она не сводила глаз с пальцев. Откусила краешек ногтя с большого и теперь разглядывала добычу. Остаток краски с ногтя соскребла зубами, а полумесяц огрызка положила на вытянутый палец, щелчком отправила в меня. Я с оторопью уставился на ее белозубую улыбку.

— Не выношу, когда меня дубасят, — объявила она.

— Иисусе… — вырвалось у меня.

— Хватит, — сказал Корриган.

— Им лишь бы метку оставить, а? — сказала Джаззлин.

— О’кей, Джаз, уже достаточно, лады?

— Как-то раз один парень, этот ублюдок, четырежды мудак, избил меня толстенным справочником. Знаете, чем хороша телефонная книга? Куча имен — и ни одно не оставляет синяков.

Джаззлин поднялась с тахты и стащила блузку. Неоново-желтый лифчик бикини.

— Он ударил меня сюда, вот сюда и еще сюда.

— О’кей, Джаз, тебе пора.

— А спорим, тут где-то и твое имя сыщется.

— Джаззлин!

Вздохнув, она не тронулась с места.

— Твой брат милашка, — призналась она, застегивая блузку. — Мы все его обожаем. Как шоколад. Как никотин. Разве не так, Корри? Мы любим тебя, как никотин. Тилли по уши в него втрескалась. Правда, Тилли? Тилли, ты меня слушаешь?

Проститутка с зонтиком отошла от зеркала. Прикоснулась к размазанной помаде в уголке губ.

— Старовата для цирка, но умирать пока рано, — заметила она.

Джаззлин теребила под столом глянцевый бумажный пакетик. Корриган потянулся к ее руке:

— Не здесь. Ты же знаешь, тут нельзя.

Она закатила глаза, вздохнула, уронила шприц в сумочку.

Хлопнула о стену дверь. Все трое послали нам воздушные поцелуи; Джаззлин, впрочем, не стала оборачиваться. Уходила этаким захиревшим подсолнухом, с выгнутой назад рукой.

— Бедняжка Джаз.

— Кошмар.

— Ну, она старается хотя бы.

— Старается? Да она конченая. Как и все они.

— Вот и нет — они хорошие люди, — возразил Корриган. — Просто сами не знают, что делают. Или что делают с ними. Все дело в страхе. Понимаешь? Они трясутся от страха. Как и все мы.

Он пригубил чай, не стерев пятна с ободка.

— Страх витает в воздухе, — сказал он. — Как пыль. Ходишь, не замечая ее, не видя ее, но она все равно есть — оседает, покрывая все кругом. Ею дышишь. В ней возишься. Пьешь. Ешь. Но частицы страха настолько малы, что их не видно. И ты ими покрыт. Они повсюду. Говорю тебе, мы все напуганы. Просто задержись на миг: вот он, страх, обволакивает лица, липнет к языкам. Стоит забыть о нем — и нами завладеет отчаяние. Но останавливаться нельзя. Надо двигаться.

— Зачем?

— Не знаю… В том-то и дело.

— На кой тебе все это сдалось, Корр?

— Думаю, одних слов недостаточно, знаешь ли. Нужно облекать их плотью. Но в этом-то все и дело. Мне тоже нелегко, брат. Я вроде божий человек, но редко упоминаю Его. Даже когда говорю с этими девушками. Держу мысли при себе. Ради собственного душевного покоя. Чтобы унять совесть. Если начну думать вслух, то скоро сойду с ума, наверное. Но Он все-таки слышит. Бог слушает нас. Почти все время. Это так.

Осушив свою чашку, он подолом рубашки отер с нее пятно помады.

— Но эти девушки… Порой мне кажется, они верят сильнее меня самого. Во всяком случае, они веруют в очередную подъезжающую машину.

Корриган поставил перевернутую чашку на ладонь, покачал ее.

— Ты не пришел на похороны, — сказал я.

На ладонь пролилось немного чая. Поднеся ко рту, Корр провел по ладони языком.

Наш отец умер несколько месяцев назад. Прямо в университетской аудитории, где рассказывал о кварках. Такие элементарные частицы. Он намеревался завершить лекцию, несмотря на боль в левой руке. Эй, три кварка для мюстера Марка! [21]Спасибо за внимание. Берегите себя. Спокойной ночи. Пока-пока. Нельзя сказать, чтобы новость меня потрясла, но я завалил Корригана телеграммами и даже дозвонился до полицейского участка в Бронксе, но там сказали, что ничего не могут поделать.

На кладбище я крутил головой, надеясь, что на узкой тропинке вот-вот увижу брата, может, даже в старом отцовском костюме, но он так и не явился.