Птицы его жизни - Екатерина Вильмонт Страница 8

Едва я вошла в квартиру, как в дверь позвонили. Я открыла. На пороге стояла Марьяшка с весьма загадочным выражением лица.

– Ну, как съездила?

– Нормально. Очень красивый город. Но мне там почему-то было неуютно.

– Это потому, что ты венгерского не знаешь! Привыкла везде быть как рыба в воде со своими языками…

– Может, ты и права, – засмеялась я. – Колись, что там у тебя. Такая загадочная физиономия!

– У меня, – она подняла вверх свой смартфон. – У меня тут портрет Мирослава Гончара!

– Откуда? В Сети нашла?

– Ни фига! Просто сфоткала на выставке. Вот, глянь, твой Мирослав?

У меня сердце оборвалось. Это был он! Тот же слегка нахмуренный взгляд огромных глаз… Тот же сурово сжатый рот…

– Ой, Глашка, это он, да?

– Да!

– Обалдемон! Я как чувствовала! На другой день опять поехала на эту выставку…

– Зачем?

– Любопытство заело! Я вот чуяла, что это твой Мирослав…

– Ты его тайком снимала?

– Да нет, почему! Просто подошла, улыбнулась, наговорила кучу комплиментов его творениям, он и поплыл, правда, далеко уплыть ему не дали…

– То есть?

– А баба там появилась…

– Его баба?

– Похоже, его.

– И что?

– Подошла к нему эдак по-хозяйски, взяла под руку и очень властно заявила: «Мирек, к чему это все? Девушка, вы журналистка?»

– А ты что?

– Сказала, да, журналистка!

– А она?

– «Мирослав не выносит прессу! Если вам нужно интервью, так обращайтесь ко мне, я его представитель!» Сунула мне свою визитку и тут же ушла. Вместе с ним. Практически увела. И по-моему, она не только представитель…

– А что за баба-то?

– Лет на десять его постарше, очень элегантная, противная, акцент у нее какой-то, не поняла, какой именно. Вот ее визитка, глянь!

Я глянула: «Анетта Бергстрем, галерист».

– Судя по фамилии, она шведка или что-то в этом роде.

– Но по-русски чешет совершенно свободно.

– Красивая?

– Эффектная. Но старая. И он, сдается мне, ее побаивается.

– Невероятно!

– Что, собственно, невероятно?

– Чтобы такой лихой и решительный мужик побаивался…

– А что такого невероятного? Похоже, его художественная судьба как-то зависит от этой тетки, она держит его в ежовых рукавицах…

– Значит, о нем и думать не стоит!

– А ты все еще думаешь? Обалдемон!

– Теперь больше не буду.

– А вообще-то он и вправду очень интересный, фигура хорошая…

– Да много ли толку во всем этом, если он боится и полностью зависит от старой бабы.

– Ой, Глашка, ты что, все-таки влюблена в него? По уши, да?

– Нет, я была влюблена в того, из берлинского аэропорта… И отдельно влюблена в его четыре амфоры. Я же не знала, что это он… Ох, Марьяна, и какого черта тебя понесло на эту выставку? А теперь… такое разочарование…

– Ну и хорошо! Скажи лучше спасибо! Зачем он нужен такой?

– Такой – не нужен!

Прошло дня три, и как-то на работе, когда я закончила перевод протоколов Будапештского конгресса, я полезла в Интернет, узнать, кто такая Анетта Бергстрем, и выяснилось, что шведская галеристка Анетта Бергстрем, в девичестве Анна Нечитайло, родилась в Свердловске, ныне Екатеринбурге, окончила Строгановку, вышла замуж за шведского миллионера Уве Бергстрема. Десять лет назад овдовела, содержит художественную галерею в Стокгольме и помогает молодым талантливым художникам из России. Про Мирослава Гончара там не было ни слова. Тогда я набрала в поисковике «Мирослав Гончар». Сведения более чем скупые. Родился в Москве в 1983 году в семье врачей, высшего образования не получил. По профессии гончар. Вот и все. Не густо. Столь скудные сведения обычно означают, что человек явно скрывает свою истинную биографию, либо попросту стыдится ее. Вполне возможно, что там, в берлинском аэропорту, он действовал столь умело и решительно, не потому что работал на таможне, а потому что сам занимался подобными делами, засовывал в чужие рюкзаки наркоту. Ведь засунул же он красную ключницу в рюкзак тому парню. И тот ничего не заметил, а в Москве его вроде бы замели. А может, дело было вовсе не во мне, а в том, что он знал этого типа и таким образом за что-то мстил ему? Да, тут сам черт ногу сломит… Но меня неудержимо тянуло вновь и вновь смотреть на его фотографию, которую Марьяна милостиво скинула мне на телефон. Какое дивное лицо! Глаз не оторвать. Эти огромные глаза, в которых читалась… боль. Едва заметная улыбка, коротко стриженные темно-русые волосы… На такое лицо можно смотреть долго-долго и видеть в нем то, что, собственно, хочется видеть. Мужественного человека, романтического героя, спасающего незнакомую женщину, а вовсе не пусть и талантливого, но художника, зависящего от галеристки, с которой он, скорее всего, спит, а она держит его при себе… Нет, это не мой герой! Зря Марьяшка полезла в эту историю. Расковыряла все… А я уже начала забывать о нем. Видимо, в Берлинском аэропорту он был один, и там он был мужчиной, а в выставочном зале под присмотром фру Бергстрем – слабаком-художником… Может, у него раздвоение личности? А зачем мне псих? Боже упаси! И все-таки я постоянно возвращалась мыслями к Мирославу Гончару. Перед глазами стояло его лицо и… четыре амфоры с танцовщицами. И как-то утром я вдруг поняла, что мне просто необходимо еще раз поехать на эту выставку, если она, конечно, еще не закрылась. Я полезла в Интернет. И выяснила, что завтра последний день ее работы. У меня уже не осталось сомнений.

– Евгения Давыдовна, можно мне сегодня уйти часа в три? – не без робости спросила я.

– А в чем дело, Глашенька?

– Да мне к врачу надо! – соврала я.

– Ну, если к врачу… Идите, конечно. У вас что-то болит?

– Хоть и не болит, но… пломба вылетела. И уже начинает ломить от холодного…

– Ох, бедненькая! Идите, конечно, идите! Зубы запускать нельзя!

И я поехала на выставку. В зале кроме меня никого не было. Но большинство работ было уже продано. Впрочем, я ничего покупать не собиралась. Смотрительница сегодня была другая. Я спросила:

– Извините, а автор сегодня будет?

– Вроде недавно был, может, еще заглянет, – совершенно безразличным тоном ответила женщина.

И вдруг мой взгляд наткнулся на совсем небольшой кувшин, ничем как будто бы не примечательный, из темной словно бы старинной глины, такое впечатление, что его нашли на раскопках… Я пригляделась, таблички с надписью «Продано» не было видно.

– Скажите, а этот кувшин продается?