Альтруисты - Эндрю Ридкер Страница 8

Такой образ жизни, разумеется, стоил денег. Строго говоря, Итан был по уши в долгах. Он внес первоначальный взнос в размере ста пятидесяти тысяч долларов за двухкомнатную квартиру в стиле неогрек, одной стеной примыкающую к епископальной церкви, и сделал капитальный ремонт в кухне и ванной, получив от этого занятия необычайное удовольствие. После ремонта денег у него осталось ровно на год добровольной безработицы и интернет-шопоголизма. Он с энтузиазмом транжирил деньги на кухонную утварь и прочие вещи, без которых вполне мог обойтись. Купил сервиз «Бернадот», так и не пригодившийся набор кастрюль «Ле крузет», подсвечники «Уотерфорд Лисмор», хлебницу из белого мрамора, электрический штопор. Полугодовой абонемент от магазина «Вильямс Сонома» на доставку лучших американских сыров. Где-то Итан вычитал, что сидеть на деньгах — все равно что пытаться удержать в руках кубик льда; это подвигло его на приобретение алюминиевой формы «Хаммахер Шлеммер» для приготовления идеальных кубиков льда с идеальными гранями и пропорциями. Такой размеренный образ жизни, как коматозный больной, требовал постоянных денежных вливаний.

Итан был внимательный должник. Он отслеживал расходы и скрупулезно раскладывал по папочкам все чеки, квитанции и выписки по кредитным картам. Его бумажник набухал пластиком. Итан отлично понимал, что делает, когда заказывал журнальный столик с каменной столешницей и чугунными ножками ручной ковки. Он знал, каких денег стоит ездить по мелким делам на такси с водителями-нелегалами, и помнил стоимость костюма «Том Форд», который ему даже некуда было надеть.

Однако собственные долги казались внимательному и прозорливому Итану чем-то нереальным. Просто цифрами в колонке. Долги были нематериальны — эдакая метафорическая бездна. А какое значение имеет глубина бездны, если сама бездна — метафорическая? Никакого. Метафоры — вещь абстрактная, тогда как приобретаемые вещи приносили вполне реальное удовольствие: постельное белье из египетского хлопка, кофемашина «Ла Павони». Финансовые институты говорили на языке общности — оперируя такими словами, как «членство», «отношение», «сопричастность», — и эти слова много значили для Итана. Ему нравилось чувствовать себя нужным, чувствовать свою приобщенность к чему-то.

Если даже трезвому Итану долги казались иллюзорными, то пьяному и подавно. Он любил коктейли, но у пива было одно преимущество: благодаря повальной моде на микропивоварение оно легко могло сойти за хобби. Итану нравился весь пивной спектр от нежно-желтых светлых сортов до черных как ночь стаутов. Пильзнеры, светлые эли и лагеры, бурые эли, дункели и портеры. Вкусы у него были демократичные, он не считал себя тонким ценителем и не интересовался спецификой. Прежде Итан экспериментировал с другими вредными привычками: в старших классах курил, в университете дважды попробовал кокаин. Но Сент-Луис — пивной город. Алкоголь навевал ему воспоминания о доме.

Затворничество имело свои преимущества: Итан никогда не напивался на людях и не мог навредить никому, кроме себя. При желании он бросил бы пить в любой момент, но бросать не хотелось. Ему нравилось жить под забавным девизом вроде тех, что печатают на футболках: «У меня нет проблем с алкоголем. Я просто пью и отрубаюсь — никаких проблем».

Когда ему пошел тридцать второй год и юность официально осталась позади, он вдруг осознал, что одинок. Это было ужасное открытие, и каждое утро он совершал его заново. Друзья из консалтинговой фирмы, в которой он раньше работал, либо сбежали из города в пригороды, где школы были получше, либо могли говорить только о работе. Их мелкие склоки и интриги Итана больше не касались, а ведь было время, когда бонусы, свадьбы коллег, манера начальника мочиться, уперев руки в боки (видимо, чтобы запугать писсуар) имели для него немалое значение. Но эта эра закончилась. Стоит на несколько месяцев исчезнуть с радаров — и подобные вещи утрачивают всякий смысл. Лишь бодрые крики аналитиков хедж-фондов, кутящих по воскресеньям в Кэрролл-парке, наталкивали Итана на мысли о том, не тратит ли он жизнь впустую.

Юность. Начиная лет с двадцати он регулярно вступал в отношения с интересными, привлекательными мужчинами — завидными партнерами, видевшими в нем симпатичный сосуд, который можно наполнять чем угодно по своему желанию.

Первый его партнер, выпускник театрального факультета Брауновского университета, с которым Итан жил задолго до Кэрролл-стрит, был во всех отношениях завидной добычей. Длинноногий и восхитительный, Шон носил стильный андеркат задолго до того, как эту стрижку застолбили белые националисты, вызывая среди женской половины офиса, где работал Итан, вдохновляющие и доселе невиданные приступы зависти. Шон флиртовал со всеми барменами в округе и водил Итана на клубные вечеринки «без цифрового следа» — то есть на такие мероприятия, о которых нельзя узнать из интернета: нужно старомодно общаться с людьми и миром. Бедное детство в Аппалачах оправдывало страсть Шона к порокам и привилегиям современной интеллектуальной элиты. Более того, его жизнь была настоящей историей успеха. Бедствовать в пасторальной Пенсильвании — отнюдь не то же самое, что бедствовать в Нью-Йорке. Когда молодой человек живет впроголодь на Манхэттене — это все же какой-никакой «успех», особенно в глазах его забитых родственников. Когда их спрашивали, как дела у Шона, те отвечали просто: «Он в Нью-Йорке», и это сразу все объясняло.

Познакомились они так: Шон увидел Итана на улице и ошибочно принял его за приятеля-актера.

— Ой, извини, — сказал он, когда Итан обернулся.

— Что такое?

— Ничего, я просто принял тебя за другого человека.

— А! Нет, я — это я.

У Шона загорелись глаза.

— Слушай… Я иду на тусовку… в ресторане. Точнее, в пекарне — но там наливают. А после полуночи можно и потанцевать. Ты танцуешь?

Итан так остолбенел, что не смог выдавить ни слова.

— Ой, да ладно! Будет весело.

Так и завертелось.

Итан был скорее эскортом, чем бойфрендом. Когда он бывал в городе, а не уезжал в очередную командировку, Шон таскал его с собой на закрытые кинопоказы, выставки и уличные вечеринки. Он не мог понять, зачем жить в таком дорогом городе, если не брать от него все. Шон полагал, что в юности человек должен накапливать опыт, ввязываться в любые авантюры; Итану же эти авантюры казались чем-то эфемерным и крайне утомительным. Однако спустя два месяца в квартире Шона проводили дезинсекцию, и он на время переехал к Итану. Они провели вместе одну ужасную неделю в Ист-Уильямсбурге, после чего Итан понял, что ему никогда не угнаться за Шоном: тот каждый будний вечер куда-то срывался, словно это был выходной (отчасти потому, что работа помрежа на полставки не требовала от него больших усилий, а отчасти — потому что Шон, как акула, умер бы, если бы остановился). Он удрал от Итана на день раньше, вопреки предостережениям дезинсекторов.

Два года спустя Итан повстречал Тедди, с которым у него сложились более гармоничные отношения. Тедди был невысокого роста, смуглый, с могучими трицепсами, выращенными на сывороточном протеине, и тонкими, как спички, ногами. Амбициозный до мозга костей, он успел обзавестись престижной секретарской должностью у некоего судьи Вольфа, известного своим железным утилитаризмом и верой в то, что ситуацию на так называемом «черном рынке детей» можно улучшить, если родители будут выбирать детей для усыновления на аукционе.