Чернокнижники - Клаас Хейзинг Страница 7

Кто был первым на свете писателем? Может быть, Гомер? Неверно. Холодно. «Бог — писатель». С этой фразы и началась литературная карьера одного северного чудодея, кёнигсбергского мудреца с Запада. Ему вторит его ученик, описывая восход солнца как божественный стих:

«Если я вместо этого доказываю через факт, а именно через ежедневный восход солнца, что первое откровение Божье не было ничем иным, как откровением природы… то есть в простейшем, прекраснейшем, самом доходчивом, самом упорядоченном и чаще всего повторяющемся образе, каковой только существует меж Небесами и Землей, — если я показываю, что для постижения и достижения этого образа сюда устремился Глас Учителя, то есть свет, — какое же это разъяснение! Какое зрелище! Выйди в природу, молодой человек, выйди в чистое поле и узри! Древнейшее, прекраснейшее из Откровений Христовых предстанет пред тобой ежеутренне фактом величайшего творения Божьего в Природе».

Речи о Книге Природы уготована была поразительная карьера. Тут наберешь не один пестрый букет цитат.

«Не отыскать тебе книги, из которой ты почерпнешь более Божественной Премудрости, чем, просто выйдя в чистое поле, сподобишься узреть чудотворную силу Божью, обонять и вкусить ее».

«Ибо Бог присутствует во всех тварях, даже в неказистом листке и мельчайшем маковом зернышке».

«Оратор: Так как же довести до твоего сознания невежество твое, если ты есть невежда?

Ученик: Не из твоих, а Божьих книг.

Оратор: А что это за книги?

Ученик: Те, что писаны его рукой».

«У Природы есть лишь одно письмо, и мне нет надобности ударяться в писанину. Здесь мне нечего опасаться, что иногда случается со мной, если я слишком долго вожусь с каким-нибудь пергаментом, что явится язвительный критик и примется уверять меня, что все это, дескать, обман, не более».

Все образы схожи, но ни один не уподобится другому;

И так хор указует на общий закон, на священную загадку…

Каждое растение провозглашает тебе законы вечные,

Каждый цвет все громогласнее обращается к тебе.

Но стоит тебе разобрать святые знаки Богини,

Как ты способен будешь различить их даже в измененном виде…

Гляжу на небеса, и их сапфир чудится мне доскою

Необъятной для начертанья праведной сути, мудрости и величия

Всемогущего Создателя.

О Боже! Что за письмена,

Где буквы больше тысяч миль,

Где в сиянье чудном

Точки — множество солнц.

И не скажи: что это за слова? Их не пойму я.

И буквы не в силах узреть.

Ты слушай: а можешь ли ты прочесть

Буквы китайцев, русских иль арабов?

И представятся тебе их буквы гвалтом

Без смысла и порядка?

Но их поняв и изучив, мы видим,

Что мудрости и духа им не занимать.

И часто я, читая иль вспоминая сии письмена,

Возрадовался.

Совсем еще недавно, читая в Книге Звезд,

Восторгался я.

С почтением и трепетом соединяя знаки в словеса.

И грезится мне, что везде

Примечал огромные знаки слова: ИЕГОВА!

И так далее в том же духе. Да, но как же все-таки прочесть Книгу Природы? Грамматисты по сему поводу явно скромничают с разъяснениями: «Творение есть Книга. Тот, кто пожелает почерпнуть из нее мудрость, тому сам Создатель в помощь».

Каждая травинка украшена линиями,

Каждый листочек выписан:

Каждая жилочка, пронизанная светом,

Есть буква.

Отдельная.

Но что есть слово — сие мне до сей поры неясно,

Пока что цветом незабудки, что синевой своей поспорит с небесами,

Воссиявшими средь зелени,

Преподан мне урок — он краток, в трех словах,

Но мысль внушает мне благую:

Коль Бог во всем, что видим мы,

Что любим мы — суть им любимо;

Сего он не таит от нас;

И чрез цветок неказистый его Создатель

Глаголет нам: вспомни обо мне!

«Но как нам оживить мертвый язык Природы? В нашем распоряжении лишь безумные вирши и disiecti membra poetae. Собирать их — дело ученых, истолковать — дело философов, повторить их — или же еще дерзновеннее — отточить их — скромный долг поэта».

Бог — писатель, но грамматика отсутствует. Punctum saliens.