Вечная полночь - Джерри Стал Страница 7

Сандра уже стала командовать, устанавливая модель отношений, просуществовавшую до конца нашей совместной жизни: я слишком заебан, чтобы функционировать, она выясняет детали. Стены часовни были расписаны фресками с «парочками»: парочки в лесу, парочки на пляже, парочки под зонтом… Их отличало то, что люди походили на иллюстрации из книжек о здоровье. Мужчины носили ветронепроницаемые куртки, женщины — юбки в складку. Даже пол украшали сцены гигиенических романов. Над всем этим делом стоял аромат лизола, парящего аэрозольными тучками над расставленными в стратегических точках желтыми свечами.

Утрясая формальности — проверка водительских прав, свидетельств о рождении, прочих документов, необходимых для законной любви — Пиа рассказывала о том, что пела в опере, но не добилась карьерного «процветания» здесь в Америке.

— Мой муж, он тоже в опере, — сказала она. И как по сигналу, откуда-то сзади загудел орган. Приходилось щуриться, чтобы что-то разглядеть в самой часовне: она представляла собой большую комнату, освещенную только в середине, но в задней части, качаясь у своего «Хэммонда» сидел густоволосый, печального вида парень, у которого были дела поважнее, чем смотреть в нашу сторону. Он так и не запел, столь увлеченный переходами от одной мрачной ноты к другой, меняя их как раз тогда, когда еще секунда — и один и тот же дрожащий звук станет невыносимым.

— Джерри Кочрэн, — начала la bella Пиа. — Согласен ли ты…

— Стал, — поправил я.

— Извините?

— Я Джерри Стал, — снова объяснил я.

— Понимаю.

Наша свадебная хозяйка поставила нас у светлой фрески, изображающей двух персонажей медицинской книги рука об руку под улыбающимся солнцем. С методичностью распорядителя на похоронах она привела наши тела в должное положение. Взяв мою левую руку с символом фальшивой помолвки, она положила ее мне на правую. Проделав эти действия, она извлекла кнут для верховой езды из лакированной кожи — видимо, он всегда находился при ней, но я не заметил — и хлопнула им себя по бедру, когда мы стали опускать лапы.

Мы с Сандрой уже занимались сексом, но никогда не держались за руки. Никогда особо не любил держаться за руки. От неловкости со мной начало что-то происходить. Я просто не был готов к любой форме ППЛ (Публичное Проявление Любви). Наверно, этим объясняется случившееся после. Меня пробило на «хи-хи».

Вообще-то я заржал истерически. Не добродушно засмеялся. Хриплые, отрывистые выдохи и завывания буквально вырывались из меня, я задыхался, стараясь не обмочить свадебные джинсы. «Я — аааагх, хааэчшш, господи… Я очень извиняюсь».

Позади меня исполнявшая роль свидетельницы Жаннин наверняка искусала себе язык до крови. Ее отвращение было очевидным. Сандра смогла лишь покачать головой — британская сдержанность не рассчитана на подобные повороты событий. Пиа была вне себя от бешенства.

— Так… нельзя! Это самый важный момент в вашей жизни. Для мужчины и женщины это… все на свете. Что с вами произошло?

Дважды она пробовала провести «Согласен ли ты, Джерри, взять эту женщину в законные жены…» и так далее. И дважды я разражался душераздирающими гавкающими всхлипами хохота. К тому моменту даже ее муж перестал щекотать слоновую кость.

— Мистер Кочрэн, — завопила, наконец, Пиа, махая как жокей кнутом у моих ягодиц, — мистер Кочрэн.

— Ауч! Да… прошу прощения, — взмолился я. — Прошу прощения. Я чересчур взволнован.

— Вы сумасшедший!

ШЛЕП! Сказал кожаный лошадиный кнут.

— Вы правы! Вы правы! Когда я волнуюсь, я делаюсь… сумасшедшим.

ШЛЕП!

Кое-как мы довели службу до конца. В завершение вечера мисс Пиарина заявила, что не принимает «мастер-карт». Чеки она тоже не берет. В общем, в итоге мне пришлось оставаться внутри супругом-заложником, пока моя новоиспеченная благоверная со своей негодующей подругой рыскали в районе Бёрбэнка в поисках банкомата. Пиа, мистер Пиа и я стояли в неловком молчании до прибытия наличных. Только когда мы уходили, провожая нас, наша праздничная примадонна вцепилась мне в руку, привстала на красные носочки и зашипела мне на ухо.

— Я знаю, что вы делаете! — резко шептала она, выплевывая слова мне прямо в мозг. — Вы, вы никогда сюда больше не вернетесь! Я знаю! Я знаю!

Но что там она обо мне подумала, неважно. Я воспользовался Пией Пиариной — подписать бумаги. У меня были юридические документы. Отныне я стал гражданином страны законных женатых, с заверенной закорючкой в качестве доказательства.

Брак не то чтобы очень заставил нас задуматься, но мы с моей законной супругой все-таки продолжали видеться после Пии. На уровне моего наркоманства также произошел неожиданный сдвиг. И не оттого, что я вдруг резко подсел на опиаты.

Во второй половине восьмидесятых наркотическая культура Лос-Анджелеса находилась в переходном состоянии. Державшие власть, кто и где бы они ни были, занимались сменой меню. Лоуды — летальная смесь четвертого кодеина и доридена, мощного снотворного — стали наркотиком номер один среди Голливудских Панков с начала восьмидесятых. И теперь, по своим таинственным причинам, правительство постепенно сокращало их производство. Эти обожаемые лоуды, источник такого лаконичного вдохновения на голливудской сканк-сцене, потихоньку исчезали. Правительство вычистило улицы от доридена, вещества стало невозможно достать, и, таким образом, заставило бесчисленных обитателей периферийного панкства вместо радости от глотания колес перейти к более тяжелому иглоукалыванию. Лоуды, или дорз-н-фо, как их до сих пор кое-где называют, являлись наркотиком для белых определенных слоев или отошедших от пост-панка ребят в черной коже. Вдоль Креншоу, Адамс и почти легендарного сегодня Южного Централа братки стояли на углах и продавали товар. При виде двух белых ребят в машине они сходили с обочины, размахивали руками, оглушая тебя своими криками. Такова была в те безбашенные дни коньюктура рынка.

Вспомните куалюд: как в один день он сыпался у вас из кармана, а на следующий какой-нибудь дальновидный дилер толкал его по двадцать баксов за дозу.

Прошло много лет с тех пор, как я хоть слово написал не под кайфом. Я превратил процесс потребления в некий мнимо-оздоровительный ритуал. В лоудовые дни я ставил будильник на шесть, проверял наличие дымящегося чайника с кофе и нащупывал спрятанные таблетки в кармане, одержимый предвкушением и благодарственной молитвой. Я знал, что через несколько минут стану щебечущим Ганди.

В одно прекрасное утро я прекратил корячиться с ручкой и бумагой, когда стук в дверь возвестил о приближении человеческого существа. Обычно я прятался, съежившись в спальне — удар в дверь и мой ответ происходили при абсолютном оцепенении, сопровождались ужасом и не-показывай-им-что-ты-тут, кто бы там ни пришел — но под лоудом я ответил с живой радостью и рванул к входу.

— Заходите, заходите! — чирикал я одинокому незнакомцу, чья пристыженная оклахомская физия маячила в окне. На стекле еще не высохла роса. Я распахнул дверь навстречу этому похожему на Джона Кэррадайна типу: шесть с половиной футов дешевого черного костюма, кадык и распухшие лодыжки.