Вдали от дома - Питер Кэри Страница 6

Что бы Опасный Дэн сделал с повестками? Он бы заплатил алименты на ребенка, рожденного не от него? Он бы выдержал двойное оскорбление: подвергся бы насмешкам как рогоносец и вдобавок понес бы постоянное наказание – платить за плод измены? Я не жалел, что ушел из мира Аделины, но мне было стыдно, что я уполз, как червяк. Я удрал из Государственной библиотеки Виктории (где чувствовал себя прекрасно, как дома) и скрылся в Бахус-Марше, где старшая школа поспешно сплавила мне свой худший класс.

Юристы искали меня через викторину мистера Дизи, но Дизи много в меня вложил, и по этой причине мы всегда делали запись заранее и непредсказуемо. Приставы прибывали, когда шоу выходило в эфир, а я уже был далеко. Когда вы поймете обманчивую природу викторинных призов, этих огромных чеков размером с дверь, которые Дизи дарил на публике, вы будете готовы биться об заклад, что он сам раз или два убегал от приставов.

Пользуясь простой уверткой: не читая почту и не подходя к двери, – я оставался в безопасности, пока не подвесил за щиколотки из окна класса юного Беннетта Эша.

Что будет теперь? Дисциплинарный трибунал потребует от меня, как в церкви моего отца требовали от беременных девушек – предстать перед конгрегацией?

Признаешь ли ты, Аделина Кёниг, что открыто грешила перед богом и оскорбила его паству?

Молишь ли ты бога, ради спасения Христа, чтобы он простил твой грех, и просишь ли прихожан простить тебя?

Намерена ли ты изменить свою жизнь и с помощью Святого Духа жить в соответствии с божьей волей?

Или ты просто сбежишь и не скажешь никому о своей беде?

Старшая школа Бахус-Марша была двухэтажным зданием из красного кирпича предположительно в эдвардианском стиле, отделенная от овала ^[9] Мэддингли двухрядной дорогой, по которой ездили пятитонные грузовики с углем, рассыпая понемногу из своего груза на железнодорожном переезде, ускоряясь по пути неизвестно куда. Я уже разбил благородное сердце своего отца. Если бы он встал на той стороне оживленной дороги как-то после полудня ранней осенью 1953 года, он был бы сокрушен, узнав, что именно я, его любимый сын, вывесил тринадцатилетку из окна второго этажа.

Я сожалел. Я вечно сожалел. Я прибыл в Бахус-Марш за четыре года и три месяца до этого. У меня будто бы не было ни жены, ни даже девушки. Имя у меня было очевидно немецкое, но я не был, как любой мог убедиться, трусом. В первый год я играл крайним нападающим за Бахус-Марш, и в «Экспрессе» написали, что я был «быстр и скользок, как угорь».

Потом Батч Дэли назвал меня кислокапустником.

Меня звали Баххубер. «Прими это как шутку», – сказали они.

Я улыбнулся, и меня неверно поняли, как я и добивался. Вскоре я повредил ахиллово сухожилие. Это казалось единственным безопасным решением. И именно таким существом я стремился стать всю свою жизнь. Я стал таким мастером по части избегания конфликтов, что до сих пор кажется невероятным, что меня победил ребенок.

Второй класс старшей школы был до моего приезда печально известным средоточием буйства и гама, медленно закипавшим котлом, им заправляли мальчишки, которым ежегодно отказывалось в переходе в третий класс и которые пребывали теперь в чистилище, ожидая дня, когда смогут законно положить конец своему образованию. «Мне уже четырнадцать, хрена с два вы теперь меня тронете».

У меня была степень, но не было педагогической подготовки. К моему удивлению, я оказался успешным учителем неприкасаемых. Директор был благодарен, но что втайне думали обо мне дружелюбные коллеги, я никогда не смогу узнать. Инспекторы департамента образования, однако, меня любили: Очень хороший учитель, работающий честно и усердно в сложной среде.

Поэтому я не ожидал, что меня погубит Беннетт Эш, которого я давно укротил. У Беннетта грязь въелась в худые запястья, а под сломанными ногтями, уверен, скопились гниды. Именно Беннетт, сидя в первом ряду, куда я его поместил, обвинил меня в том, что я держу «балтов» в классе.

С чего бы вы начали?

Я спросил его, кто такие, по его мнению, балты.

Он думал, что это побегайцы, сэр. Он имел в виду беженцев, людей, которых выгнала из дома война.

Я мог бы проводить его к карте мира, с розовой Британской империей и другими лоскутками. Мог бы показать ему, что балт – это краткое название балтийца, человека из стран Балтии. Но смог бы он хотя бы найти Балтийское море?

Как я мог «научить» его, что австралийское правительство умышленно обозначило перемещенных лиц «балтами»? Именно так слово проникло в его лексикон. Сколько недель потребовалось бы, пока он понял бы, что австралийское правительство отбирало светлокожих «нордических типов» как будущих граждан и что они были названы балтами, чтобы сбить всех с толку?

Конечно, у меня были свои старые шрамы и страхи, мое глубокое чувство неприкаянности: я не отсюда, это не мой пейзаж, меня лишили моей родной земли, которую так тщательно изображал Каспар Давид Фридрих ^[10].

Я спросил Беннетта, знает ли он, что такое «нордический тип».

– Вы никогда нас этому не учили, сэр.

– Хорошо, сядь. Верни носовой платок в карман.

Тогда Сьюзи Уинспир, чей отец был дантистом с медленной старомодной дрелью, сказала, что Сиппе ван Ханраад – нордический тип.

Сиппе, во втором ряду, был вообще-то голландцем. Он был высоким, с тонкими светлыми волосами и быстро схватывал уроки.

– Да, – сказал Беннетт Эш, подняв бородавчатую руку, – Сиппе – балт, сэр. И ваш любимчик.

Он намекал, что волосы Сиппе почти совсем как мои.

– Да, Беннетт, что такое балт?

– А как насчет вас, сэр? Почему вас впустили?

Я спокойный человек, был таким всю жизнь. Я схватился за каблук подбитого гвоздями ботинка мальчишки, лишил парня равновесия и вытолкнул его тело из окна, держа его там, пока он рыдал и вопил.

Он был некрупным, но тяжелым. Он извивался и раскачивался, и я ощутил ужас своих неотступных кошмаров, населенных не только змеями, но и существами вроде поссумов ^[11], которые бы родились детьми, если бы я их не убил. Реки в моих снах были полны рыбы, которая рвалась, словно влажный картон. Я часто ходил во сне, но в классе, вывесив ученика из окна, я бодрствовал. Ничего подобного ранее не случалось, если не считать неожиданного припадка, который вынудил меня разорвать свой брак.

Позднее утверждали, что я отказывался втащить Беннетта Эша назад в класс, пока он не пообещал не размножаться. Это неправда. Как только я вернул его назад, я дал диктант, просто чтобы всех успокоить. Любой теперь может сказать, что я упустил ценный момент, когда мог преподать урок, но Беннетт жил в мире, где правда сдохла бы от жажды.