Кабаре - Лили Прайор Страница 6

Ко всеобщему удивлению, мама умерла не сразу, хотя, пожалуй, для всех было бы лучше, если бы она скончалась мгновенно — там, в благоухающем саду, а не в больнице, где не было ни красоты, ни ароматов, ни цветов, ни солнечного света. Только стерильная серость, запах антисептика, полумрак и тишина. Мама, врученная заботам своего брата Бирилло и его безразмерной жены Нинфы, задержалась лишь на несколько часов, чтобы поговорить с нами, а может, о чем-то предупредить перед уходом. Я очнулась от того, что кто-то хлопал меня по щекам. Это была Фьямма. На ней была та же розовая футболка и те же шорты, что и во время аварии, хотя прошла целая вечность. В больничной палате она смотрелась нелепо, как будто солнечный день на побережье вдруг вторгся в важные дела, связанные со смертью, болезнью и страданием. Ссадина на ее лбу полыхала, как горящие угли, а когда она нагнулась ко мне, я заметила следы прилипшей жвачки.

— Фреда, мама зовет. Пойдем.

Она стянула одеяло и осмотрела мое побитое тело, прикидывая, как доставить меня до места. Я ничего не чувствовала, но правая нога была сломана и загипсована от бедра до лодыжки. Шея оказалась травмирована ремнем безопасности и упакована в гипсовый воротник. Голову, которой я во время аварии несколько раз ударилась, обмотали бинтами. Череп немножко сплюснулся. Счастье, что не пострадал мозг, хотя потом у меня частенько двоилось в глазах.

— Давай-ка вставай, — не очень уверенно предложила Фьямма и попыталась пересадить меня в инвалидное кресло, которое без разрешения позаимствовала в соседней геронтологической палате. Не обращая внимания на мои стоны, она тащила меня вверх и вниз по лестницам и коридорам, пока мы не добрались до комнаты, в которой нас ждала мама.

Мы ворвались в палату с жутким грохотом (Фьямма яростно и бесстрашно толкала кресло изо всех сил) и очень удивили престарелого священника, который как раз соборовал нашу маму. Он осенил всех нас крестным знамением, глубокомысленно почесал затылок и удалился, прихрамывая.

Я не могла поверить, что тело на кровати — это моя мама. Она была вся обмотана бинтами, как Человек-невидимка. Ей оставили только щелочки для рта, носа и глаз. Сквозь них она посмотрела на меня с любовью, смешанной с болью, грустью, жалостью и прощальным смирением.

— Девочки мои, — прошептала она. Голос ее пострадал не меньше, чем тело. — Вы должны быть смелыми и заботиться друг о друге. — Она протянула к нам забинтованные руки. — Скоро я вас покину, но мне еще нужно многое вам сказать.

Она замолчала — говорить ей было очень трудно. А я испугалась, что она уже умерла, так тихо она лежала. Я даже не могла бы сказать, дышит она или нет. Руки у нее были невесомые и гибкие. И я не нашла ничего лучше как заплакать.

Но мама заговорила снова — тихо и очень быстро, как будто боялась не успеть:

— Фьямма, не вздумай переживать из-за того, что случилось. Ты не виновата. Тебе просто была сдана такая карта. Тебя ждет блестящая карьера, но замуж ты выйдешь за дурака. Будь счастлива. Моя Фредина, ты у меня самая ранимая, и именно за тебя я боюсь больше всего. Тебя тоже ждет успех в работе, но судьба у тебя несчастливая. В далеком будущем я вижу чревовещателя, но ничего хорошего из этого… — Тут мама замолчала, хотя и не договорила. Фраза беспомощно повисла в воздухе, и мы молча ждали продолжения. Не знаю, кто из нас первой поняла, что мамы больше нет.

В душе у меня все сжалось, но внешне я была спокойна и тиха. За спиной открылась и захлопнулась дверь. Пахнуло свежим воздухом. Кажется, вошли какие-то люди, но тут же ушли. Я сжала мамину руку, мысленно умоляя не покидать меня. Мне слишком рано становиться сиротой. Я бы почувствовала, если бы она боролась за жизнь на волосок от смерти. Но она не боролась.

Потом Фьямма сказала:

— Наверное, тебе лучше вернуться в палату.

— Нет еще, — ответила я. — Хочу видеть ее лицо.

— Не надо.

— Надо. Помоги мне.

Фьямма помогла мне встать, а сама вышла покурить в коридор. Раньше она не курила. Приобретает дурные привычки.

— Хочу запомнить ее такой, какой она была, — объяснила сестра. А я хотела знать все.

Я начала осторожно разматывать бинты, начав с маминой макушки, и отбрасывала их в сторону, как луковичную кожуру. Я увидела мамино лицо, но это было совсем не то лицо, которое я знала.