Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках - Кадзуо Исигуро Страница 6

Мистер Гарднер замолчал, и мне было видно, как он утирает слезы. Витторио снова обогнул угол, и я сообразил, что мы во второй раз проплываем мимо ресторана. Казалось, веселятся там пуще прежнего, а в углу играл теперь пианист — мой знакомый по имени Андреа.

Когда мы вновь окунулись в темноту, я начал:

— Мистер Гарднер, это не мое дело, я понимаю. Но я не мог не заметить, что между вами и миссис Гарднер не все ладно. Хочу вам сказать, что кое-что в этом смысле мне знакомо. Моя мать частенько сидела пригорюнившись — примерно как вы сейчас. Она думала, что нашла себе пару: радовалась и сообщала мне, что такой-то парень станет моим новым папой. Поначалу я ей верил. Потом понял, что ничему такому не бывать. Но моя мать продолжала верить в это до самого конца. И всякий раз, когда ей становилось не по себе — быть может, как вам, — знаете, как она поступала? Ставила на проигрыватель вашу пластинку и подпевала. Долгими зимними вечерами в нашей малюсенькой квартирке она усаживалась на диван, поджав под себя ноги, и со стаканчиком в руке потихоньку вам подпевала. Иногда — я хорошо помню это, мистер Гарднер, — наши соседи снизу принимались барабанить в потолок, особенно когда вы исполняли ваши лучшие вещи в быстром темпе вроде «Страстных надежд» или «Смеялись все». Я смотрел во все глаза, но она как будто ничего не замечала, а слушала только вас, кивая в такт, и шевелила губами, повторяя слова. Мистер Гарднер, вот что я хочу вам сказать. Ваша музыка помогала моей матери пережить трудные минуты — и наверняка помогла миллионам других. И разве не справедливо, что она должна помочь и вам? — Я осмелился на ободрительный смешок, однако прозвучал он громче, чем мне того хотелось. — Можете рассчитывать на меня сегодня, мистер Гарднер. Я вложу в игру все свое умение. Постараюсь дать фору любому оркестру, вот увидите. А миссис Гарднер нас услышит — и как знать? Быть может, между вами все снова наладится. Всякой супружеской паре приходится переживать трудные времена.

Мистер Гарднер улыбнулся:

— Вы славный малый. Очень вам признателен, что пришли мне на выручку. Но на разговоры времени нет. Линди сейчас у себя в номере. Вижу, там зажегся свет.

Мы приблизились к палаццо, мимо которого проплывали, наверное, раза два, и теперь я понял, почему Витторио все время кружил. Мистер Гарднер следил, не загорится ли свет в одном из окон, и если там было темно, мы шли на новый круг. Теперь же окно на третьем этаже было освещено, ставни распахнуты, и снизу виднелась часть потолка темными деревянными балками. Мистер Гарднер подал знак Витторио, но тот уже поднял весла, и наша гондола медленно продрейфовала прямо под окна палаццо.

Мистер Гарднер встал, отчего лодка вновь угрожающе покачнулась, и Витторио поспешил восстановить наше равновесие. Потом мистер Гарднер позвал, но как-то очень уж нерешительно: «Линди?! Линди?» Потом гораздо громче: «Линди?»

Чья-то рука распахнула ставни пошире, на узком балкончике показалась неясная фигура. Невдалеке от нас на стене палаццо висел фонарь, однако светил он скудно, и вырисовывался только силуэта миссис Гарднер. Но я все же заметил, что она успела за эти часы уложить волосы — вероятно, к обеду.

— Это ты, дорогуша? — Она перегнулась через балконную решетку, — Я уж думала, тебя похитили или невесть что еще. Заставил меня волноваться!

— Не говори глупостей, лапочка. Что могло случиться в таком городе, как этот? Во всяком случае, я оставил тебе записку.

— Дорогуша, никакой записки я не видела.

— Я оставил тебе записку. Именно для того, чтобы ты не волновалась.

— И где же она, эта записка? Что в ней было сказано?

— Лапочка, я не помню. — В голосе мистера Гарднера послышалось недовольство. — Обычная записка, только и всего. Ну ты знаешь, что всегда пишут — пошел за сигаретами или что-нибудь вроде этого.

— И ты сейчас именно этим там занят? Покупаешь сигареты?

— Нет, лапочка. Тут совершенно другое. Я собираюсь для тебя спеть.

— Это что, шутка?

— Нет, лапочка, это не шутка. Это Венеция. Именно так здесь и поступают.

Мистер Гарднер широким жестом обвел нас с Витторио, словно наше присутствие служило тому доказательством.

— Дорогуша, мне на балконе немного зябко стоять.

Мистер Гарднер тяжело вздохнул:

— Тогда можешь послушать меня и из помещения. Возвращайся в комнату, лапочка, и устраивайся поудобнее. Не закрывай только окно — и тогда прекрасно все услышишь.

Миссис Гарднер еще некоторое время смотрела вниз, а мистер Гарднер, вскинув голову, глядел на нее, и оба молчали. Потом миссис Гарднер вернулась в комнату, и мистер Гарднер разочарованно нахмурился, хотя она поступила в точности по его совету. Он опустил голову и снова вздохнул: мне показалось, что он засомневался, стоит ли приступать к делу. Поэтому я сказал:

— Давайте, мистер Гарднер, будем начинать. Начнем с песни «Когда до Финикса доеду».

Я тихонько проиграл короткое вступление, без ритмического аккомпанемента: дальше мог вступить голос, но эти аккорды могли затихнуть и сами собой. Я постарался вложить в звучание картинку Америки — невеселые придорожные бары, широкие нескончаемые магистрали; вспомнилась, думаю, мне и моя мать: я, бывало, вхожу в комнату и вижу, что, она, сидя на диване, разглядывает конверт от пластинки с изображением американской дороги или, предположим, певца за рулем американского автомобиля. Одним словом, я постарался сыграть это короткое вступление так, чтобы моя мать сразу определила, что оно доносится из того самого мира — мира, изображенного на конверте с ее пластинкой.

Но прежде чем до меня это дошло, прежде чем я плавно ритмизировал игру, мистер Гарднер запел. В гондоле на ногах он стоял довольно нетвердо, и я опасался, что он в любой момент может потерять равновесие. Однако голос его оказался именно таким, каким я его запомнил, — мягким, заметно хрипловатым, но настолько полнозвучным, будто передавался через невидимый микрофон. И как у всех лучших американских певцов, в голосе его слышалась усталость — даже некоторая неуверенность, словно это пел человек, которому непривычно таким вот способом раскрывать свое сердце. Эта манера присуща всем настоящим звездам эстрады без исключения.

В этой песне говорится о странствиях и разлуках. Мужчина-американец покидает возлюбленную. Пока он поочередно минует разные города, любимая не выходит у него из головы: в каждом куплете звучит то или иное название — Финикс, Альбукерке, Оклахома; машина катит и катит вперед по длинной дороге — моей матери так поездить не довелось. Если бы так же легко расставаться с пережитым — вот о чем она, наверное, думала. Если бы так же переживать печаль…

Песня закончилась, и мистер Гарднер сказал:

— О'кей, перейдем сразу к следующей. «Я влюбляюсь слишком легко».

Мистеру Гарднеру я аккомпанировал впервые, и мне приходилось постоянно быть начеку, однако справились мы неплохо. После того, что он рассказал мне об этой песне, я не сводил глаз с окна, но миссис Гарднер не выдавала себя ничем — ни движением, ни звуком. Эта песня тоже подошла к концу, и нас обступила безмолвная темнота. Где-то поблизости, судя по звуку, сосед растворил ставни — наверное, чтобы лучше слышать. Но из окна миссис Гарднер не доносилось ничего.