Zelda. Книга о новых героях - Никита Балашов

Привет, меня зовут Анюта.

Мне семнадцать лет.

Я закончила школу и скоро буду учиться на экономиста!

У меня есть парень! Любимый! Его зовут Славик! Он очень и очень хороший!

А на сайте знакомств я сделала анкету для того, чтоб все видели, что я рада! И не нужно мне ни с кем знакомиться.

Чмоки Чмоки!

Всем удачки!

Уже час она сидела, уткнувшись в эту надпись, и думала, стоит ли ее поправить или нет. За два месяца существования на сайте ее анкету посетило всего 20 человек – притом все в первые два дня.

И поэтому, исправит она что-то или не исправит, ничего не изменится. Все равно никто не прочитает, что она там написала и что исправила.

А исправить можно было многое.

Например: «Вторую неделю сижу под домашним арестом. И рада буду познакомиться с кем угодно, но с условием, что он тоже сидит под домашним арестом и не будет приставать».

Или: «Сижу дома со сломанной ногой. И не вижу своего любимого Славика! И никого больше видеть Не Хочу!»

Или еще лучше: «Принесите кто-нить сигарет!!! Сижу под домашним арестом со сломанной ногой и не вижу своего любимого Славика».

И еще много вариантов может быть…

Какой же лучше выбрать?

Допустим, так: «Народ, подскажите – что делать, если мать держит меня под домашним арестом? Как сбежать? Куда сбежать?»

Хотя это глупо. Куда ж она сбежит со сломанной ногой. Тут от комнаты до кухни хрен дойдешь, а чтоб на улицу – ну, это просто бред.

Но мать об этом не задумывалась, и каждый раз, уходя на работу, она запирала дверь снаружи и оба комплекта ключей уносила с собой.

Мало того, она даже Анютину мобилу на работу унесла и шнур из обычного телефона выдернула и спрятала.

– Нагулялась? Вот теперь сиди и думай над своим поведением, – сказала мать, и обсуждению ее слова не подлежали.

– А если пожар в квартире, как я выберусь? – язвительно интересовалась Аня.

– Ничего, если пожар – на балкон выйдешь, покричишь. А если твой Славик еще раз заявится, то ты имей в виду…

Дальше можно было и не продолжать. О том, что в мамином присутствии про Славика говорить нельзя, это Анюта знала уже два года, с тех пор как они познакомились.

Мать его сразу невзлюбила. Но почему и отчего – не объясняла.

Просто он тебе не пара, ну и все. Да и вообще тебе об институте нужно думать, а не о мальчиках.

А когда мальчик да на мотоцикле – то в ход сразу идет сто историй о том, как у нас на работе чей-то родственник разбился, убился, покалечился и теперь его на коляске возят, как кого-то сбил на пешеходном переходе и теперь сидит, как мотоцикл взорвался – любая мать кучу таких историй знает…

С Анютой случился самый легкий вариант. Она свалилась с мотоцикла и сломала ногу. Исключительно по дурости.

Ой, что тут началось! Мать в первые два дня даже в больницу к ней не заскочила – только в милицию.

Посадить!

Повезло ей, что следователь совсем молодой был (кстати, симпатичный): взрослый бы послал подальше, а молодой – нет. Даже дело хотел открывать. Только в заяву от потерпевшей дело упиралось. Но тут Анюта ни в какую. Как мать ни ругалась, она стояла на своем. Взяла мотоцикл без спросу, пока Славик отходил, уселась, потом случайно что-то нажала, мотоцикл поехал, она не удержалась и свалилась. И больше ничего. Следак даже сказал, что она держалась, как Зоя Космодемьянская на допросе (это он наехал или нет, неясно – знать бы кто такая). А рядом мать бегала, бумажкой трясла: ей юрист на работе такую кляузу составил – если бы Анюта ее подписала, Славика по ней, наверное, и расстрелять бы можно было. Но она не подписала ничего.

Молодой симпатичный следак лишь руками развел, говорит – ничего не могу сделать. Пытки над потерпевшими у нас запрещены.

Мать, разумеется, долго ругалась – говорила про то, что все в милиции продались, и про бардак в стране. Обещала до Верховного суда дойти и поднять общественность и журналистов. Да только некогда было. Пока Анюта в больнице со сломанной ногой лежала, она Славика по городу отлавливала – чтоб уши надрать.

А у входа в больницу поочередно тусили ее подруги по работе: мало ли что – вдруг Славик явится к Анюте?

А Славик в это время через черный ход к ней пробирался – апельсины приносил и ромашки. Романтика. Если б не мамины нотации в палате по вечерам, вообще бы жизнь была прекрасной.

Анюте правда было по фигу, что там мать говорит, но тут пришлось задуматься. А что же еще делать? В больнице-то еще хоть весело было – как-никак шесть человек в палате, и доктор шутник такой прикольный. А когда домой перевезли – тоска… Ни доктора, ни соседок по палате. Одна на всю квартиру…

Анюта достала из потайного ящичка пачку сигарет, в ней оставалось всего две штуки.

А пачка единственная. И не достать. Не у матери же просить. Тут даже непонятно, что хуже – курить или Славик, Славик или курить..

Наверное, хуже всего – если Славик принесет ей покурить. Это несложно: просто нужно выйти на балкон и спустить вниз длинную веревку, а Славик к ней уже привяжет целый блок, или два, скока Анюта попросит – он же ради нее все что угодно.

Но, на беду, все окна их квартиры выходили в аккурат во двор, где днем и ночью дежурила бригада вредных старушенций, очень недолюбливавших Анюту. И если бы вдруг Анюта решилась на такое, то можно быть уверенным – вечером доложат маме.

Но сегодня ей было по фиг. Она вышла на балкон и достала сигарету. А пусть видят. Все равно к моменту, когда вернется мать, и оба оставшихся окурка, и пачка будут валяться где-то во дворе – и хрен кто докажет, что она курила.

По количеству оставшихся сигарет Анюта считала дни заточения. Нет, конечно, можно было и по календарю считать, но по сигаретам явно интереснее. Три сигареты в день, когда мамы нет, в выходные, когда мать есть, ни одной. Значит, уже восемь дней.