Господин мертвец - Бенджамин Вайсман Страница 59

Многие люди — и отнюдь не только молодые мужики — западают на меня и мою сестру. Мы двойняшки, и обе работаем фотомоделями, рекламируем женское белье. Разумеется, у окружающих мы вызываем бурю эмоций. Некогда мы произошли из одной яйцеклетки и всегда фотографируемся вдвоем. Видя нас, парни отчего-то проникаются убеждением, что имеют право на полный комплект. Они заигрывают с одной из нас, а потом претендуют на обеих. Мы отвечаем: о нет, извините. Это нехорошо. Это очень-очень дурно. Это аморально. Мы веруем в Того, кто выше всех нас. Того, кто живет где-то высоко-превысоко — над нашей квартирой, над облаками, над нашей планетой, а может быть, и над всей солнечной системой. И где-то в Библии — хотя мы точно не знаем, на какой странице, — сказано, что две девушки, особенно две сексуально активные двойняшки, никогда не должны возлежать с одним и тем же парнем. И не имеет значения, как сильно мы любим друг друга. И неважно, что именно сулит нам этот мужчина — пусть даже он обещает отдых на Бали. Мы никогда не поминаем имя Господа всуе и не намерены делать это теперь. Иначе легко можно запутаться. Как правило, мы называем его Он. Он — вдохновитель всех наших мечтаний и деяний. Читаем ли мы воскресную молитву или забираемся на Гималаи — мы всегда-всегда помним о Нем.

Бахвальство парней — не более чем маскировка их неуверенности в себе и всяческих прочих комплексов. Когда мы раздеваемся, любой из этих бычков сразу перестает рыть землю копытами. Да что там! Он даже дышать перестает. Все они разом обалдевают и немеют. Еще бы. Недаром же мы — профессионалки. Мы в совершенстве овладели навыком стрелять глазами и знаем, когда следует сложить губки бантиком и ни в коем случае не улыбаться — потому что так сексуальнее. Это возбуждает мужчин, но в то же время и пугает. Да, это непросто — как и любая наука. Что там, внутри наших тел — рядом с клетками, органами и жидкостями тела? Поскольку мы родились с подобным безупречным экстерьером и стали фотомоделями парни мечтают узнать нас… как бы это сказать… поглубже… Они желают осмотреть все в деталях и забраться в самые сокровенные пещерки (а это — как нетрудно догадаться, — рот, влагалище и анус). В этих пещерах вы не сыщете эха, зато там найдется много всего Другого. Бамперы наших джипов украшены одинаковыми наклейками. Они гласят: «Я (нарисованное сердечко) МОЮ ВАГИНУ». Между прочим — чистейшая правят мы их обожаем. Мы бреем их самыми маленькими бритвочками, так что наши нижние губки всегда голенькие и гладкие, как вишенки (это, кстати, одно из прозвищ).

Поскольку мы рекламируем бюстгальтеры и трусики, все думают, что мы искушены в любви, как порнозвезды. Глубочайшее заблуждение. Мы — сексуальные профаны. Если парень просит делать это побыстрее или порезче — у нас получается слишком быстро или слишком резко. Или наоборот: слишком медленно и слишком вяло. А если он просит пососать, полизать или погладить, то мы сосем и лижем совершенно не так, как надо. Или неправильно держим. Или царапаем ногтями уретру… Если речь идет о более, чем одной уретре, следует писать: urethrae [35]. Еще бывает, парень говорит нам: «Это просто отпад, девчонки». (Ну да, да: иногда мы трахаемся вдвоем с одним парнем. Ох, черт, мы попадем в ад!). Так вот, в этих случаях мы обычно заезжаем ему каблуками по голове… А что? Они сами просят нас не снимать туфли. Им кажется, что так мы больше похожи на свои фотографии… В общем, парень держится за лицо и говорит что-то типа: «Уй-й-й». Думаете, такое бывает только в плохих комедиях? Отнюдь. Мы просим него прощения. Мы говорим: «Ох, как неловко вышло…» Но поздно. Дело сделано. У парня болит голова. Он больше не хочет секса. Он хочет домой.

Наш любимый фильм — «Шоах» [36]. Один джентльмен с истинно еврейским даром убеждения однажды сводил нас в кино. Это фильм длительностью восемь часов, билеты стоят по двадцать долларов каждый, а на просмотр требуется два Дня. Мы испытали ужасное чувство, созерцая машину для попкорна. Это мерзко. Ядрышки крутятся и корчатся в своей прозрачной тюрьме, а потом взрываются… Мы купили большую коробку попкорна, но из уважения к жертвам фашизма и к нашему спутнику, чье имя останется тайной, не съели ни единого зернышка. Ну, то есть мы перехватили немного хлопьев, пока стояли в фойе, но едва вошли в зал, наш спутник зарыдал и плакал до конца фильма. Раньше попкорн был нашей любимой едой. Теперь же при созерцании лесистых пейзажей нас тянет блевать. А когда видим красоту, то пытаемся понять, какая мерзость за ней сокрыта.