Однажды в Бишкеке - Аркан Карив Страница 55

— «Сауле» по-казахски значит «любовь», — улыбнулась Тамара.

— В курсе, — ответил я.

— Я сама казашка, — пояснила Тамара.

А то я сразу не увидел! «За что вы не любите киргизов?» — спросил я вдруг. «У них нет своей культуры, — сказала Тамара, — они все взяли у нас». «А эпос „Манас“?» — спросил я. Тамара промолчала. Конюх принес потник, попону, седло и уздечку, и я начал седлать Сауле. Нет, я не ошибся — это была моя лошадь! Мы не будем с ней сегодня самыми быстрыми, но мы будем самыми элегантными. Мне не терпелось испытать Сауле. Мы выехали в открытый манеж. Я дал ей погарцевать, слегка натягивая поводья, сжимая шенкеля. Затем я отпустил повод и дал шенкеля. Сауле зашагала. Я прижал шенкель и отпустил уздечку. Сауле пошла рысью и почти сразу перешла на великолепный широкий галоп. Я расслабился и припал к ее гриве. Мы сделали по манежу несколько кругов. Волшебно! Я думаю, мне даже удастся поцеловать девушку прямо на ходу. Если она, конечно, подыграет. Да, но где же эта девушка, так называемая кыз?

Вначале я увидел черного ахалтекинца и только потом обратил внимание на наездницу. Надо понимать, что ахалтекинец — это гепард среди лошадей. Выставить против меня ахалтекинца, кем бы ни была наездница, это все равно как поставить «БМВ» против «Запорожца». Я начал искать глазами Юппи, чтобы подъехать к нему и объясниться. Но повелительница черного дьявола сама направилась ко мне и подвела своего коня вплотную. Она была одета, как с картинки. Золотое полуплатье стягивала голубая жилетка. На покрытой белым платком голове красовалась сапфировая шапочка. Руки украшали серебряные монисто. Узкие глаза ее лучились. Она улыбнулась, обнажив жемчужные зубы с двумя лисьими резцами по бокам. Я открыл рот, чтобы сказать слова приветствия, и в этот момент красавица точным ударом рассекла мне лицо плетью ровно по диагонали. Затем она не спеша отвернулась и поскакала прочь. Я рванул за ней.

Сауле шла с хорошей крейсерской скоростью, но черный бес шел ровно в два раза быстрее. Мы уже давно скакали лугами, все киношники отстали, и я подумывал о том, чтобы повернуть обратно, как вдруг — показалось? — нет, не показалось: незнакомка замедлила бег, расстояние между нами стало сокращаться, вскоре мы поравнялись и пошли голова в голову. Мы с Сауле тяжело дышали, а черный дьявол и его хозяйка выглядели так, будто только что выехали из конюшни. Незнакомка опять принялась одаривать меня обворожительными улыбками. Я же глядел, все больше, на ее правую руку, сжимавшую камчу. Но недоглядел. Она успела хлестнуть меня по левому уху прежде, чем я схватил и сжал ее кисть так, что камча упала на землю. Незнакомка вырвалась и пустилась от меня быстрым галопом. Я усмехнулся и вынул из седельной сумки шпоры. Хрен с ней, с элегантностью. Мы будем быстрыми.

Я нагнал ее минут через двадцать, грубо схватил за жилетку и притянул к себе. Вот чего я не ожидал, так это того, что она ответит на поцелуй залитого кровью, соплями и слезами, потного вонючего джигита. Но она ответила, ответила страстно, показывая, что готова на все. Все ее тело было готово. Хочется добавить: «как будто ждало меня всю жизнь», но ощущение было и вправду близкое к этому.

Нам понадобилось очень много времени, чтобы прийти в себя. Мы лежали в высокой траве. Смешно: загар у нее от бикини. Я хотел сказать ей кое-что вполне определенное, от чего даже у самого сентиментального шансона покраснели бы уши. Но я не сказал этого. Я только спросил:

— Как тебя зовут?

— I speak no Russian ^[73], — ответила она.

Мы долго, не торопясь, шли шагом в сторону дыма, поднимавшегося от далекой юрты. Джумагюль рассказала мне свою историю. Ее родители были крутые советские дипломаты в Вашингтоне. Когда Союз развалился, они не стали возвращаться обратно; они не стали политконсультантами жалкой средней руки. Они стали брокерами на нью-йоркской бирже. И в одночасье немерено разбогатели. Но не спустили все, как можно было бы предположить, а открыли сеть финансовых компаний. Моя новая любовь, уже успевшая доставить мне земную боль и неземное наслаждение, выросла в феерическом богатстве. Ее очень смешило, что большинство американцев считали ее папу индейцем, сделавшим удивительную карьеру, хотя носил он типично татарское имя Айрат. Джумагюль была смесью татарина и кыргызки. Это, в свою очередь, почему-то рассмешило меня, а это, непонятно почему, разозлило Джумагюль, и у нас начался новый раунд Кыз Кумай, на этот раз носивший, я бы сказал, характер дурашливого забега. Да и камчи у моей кыз больше не было.

Возле юрты, до которой мы доскакали, сидела и чистила овощи старуха. Она улыбнулась нам тремя прекрасными зубами. На жаровне доходил разделанный барашек.

— Салам! — поздоровался я.

— Салам! — отозвалась старуха.

Мы спешились, я стреножил лошадей.

Ничего не спрашивая, старуха принесла нам по миске свежайшей баранины. Мы вдруг поняли, что страшно, не по-человечески голодны. Мы поедали угощение, а старуха без умолку болтала. Ей было совершенно все равно, понимаем мы ее или нет.

Потом к юрте подогнали табун таких же кыргызских лошадок, как моя Сауле. Появились мужчины, женщины, дети. К нам они проявляли спокойное доброжелательство. По-русски никто из них не говорил. Поняв, что и мы по-кыргызски ни бельмеса, они даже не стали пытаться наладить какое-нибудь знаковое общение. Пришли гости, едят баранину, что здесь такого?

Поодаль от юрты двое полуголых мужчин затеяли борьбу. От их вида меня резанул проблеск дежавю, и тут старуха ясно и четко произнесла фразу, которую я точно уже слышал однажды: «КŸн мурун айтылган нерсе ишке ашып. Бардыгы Пишпекке чогулушат». Это были слова, которые приснились мне в мой первый день в Бишкеке. И старуху я тоже вспомнил. Но главное, что непостижимым образом я теперь понимал смысл этих слов: «Сбудется древнее пророчество. Все соберутся в Бишкеке». В отличие от меня, старуха не испытывала никакого мистического трепета и была так же спокойна, как и вначале. Она что-то спросила, мы не поняли, она улыбнулась и сказала: «Махабат?» Мы закивали головами. Она махнула рукой в сторону соседней юрты. Мы как-то застеснялись, но она поднялась на ноги и отвела нас к ней. Это была самая обыкновенная юрта, небольшая, с двустворчатой деревянной дверью — эшик, и открытым тундуком — окном на самом верху. Убранство скромное: разбросанные по полу шырдаки, вот и все. Старуха подтолкнула нас внутрь и закрыла за нами эшик.

Ни я, ни Джумагюль даже не подумали отстраниться, когда закончились последние конвульсии. Мы оставались вместе и о расстыковке не помышляли. Мы шептались. Начала Джумагюль.

— Знаешь ли ты, как самец семелы — это бабочка такая — соблазняет самку?

— Понятия не имею, — прошептал я в ответ.

— Он ищет порхающий прямоугольник, желательно черного цвета. Часто бедняга ошибается, принимая за самку всего лишь лист дерева или обрывок бумаги. Но, когда ему везет и он действительно находит девчонку, он начинает преследование. Самка приземлится, только если она готова к спариванию.