Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами - Джон Айдиноу Страница 52

Независимо от того, удалось ли Попперу дать удовлетворительный ответ на эти возражения, он ни на миг не сомневался, что в исследованиях языка его не найти. Свой подход к индукции он изложил в «Logik der Forschung», однако в 1946 году эта книга была еще практически неизвестна англоязычному миру. Через два дня после собрания в Клубе моральных наук Поппер в письме к Расселу сделал приписку: он готов объяснить свое решение двухсотлетней проблемы индукции. Объяснение, сообщает он своему кумиру, не займет много времени: ему потребуется всего двадцать минут.

Еще одна философская тема, о которой мы до сих пор упоминали только вскользь, но которая не могла не всплыть в тот вечер, — вероятность. Большинство кембриджских преподавателей было уверено, что проблемы вероятности никак не разрешить простым распутыванием лингвистических затруднений.

Размышления о вероятности были для Поппера любимым видом отдыха: он неразборчиво исписывал уравнениями страницу за страницей. Его занимала связь вероятности с принципом опровержимости. Квантовая механика, основанная на вероятности, была относительно новой областью физики. Она утверждает, что движения отдельных электронов невозможно предсказать точно, а можно лишь с определенной степенью вероятности. Понятно, что Поппер не имел намерения утверждать, что это неправильно; но как втиснуть вероятность в рамки принципа фальсифицируемости? Если я скажу: «Вероятность того, что Дж. Э. Мур придет на встречу Клуба моральных наук, составляет всего один к десяти», то получается, что мою гипотезу невозможно опровергнуть независимо от того, придет Мур или нет. Даже если он придет, это не значит, что я был не прав. Я ведь не утверждал, что он наверняка не появится; я всего лишь говорил, что это маловероятно.

Проблемы вероятности волновали не только Поппера, но и Броуда, Брейтуэйта, Уиздома, Вайсмана, Шлика, Карнапа, Джона Мейнарда Кейнса. В отличие от многих темных областей философии, вероятность — это то, с чем все мы знакомы и чем пользуемся в повседневной жизни. Более того, у многих — например, у тех, кто работает в страховом бизнесе, — с ней напрямую связаны средства к существованию.

Каковы шансы на то, что ваша любимая футбольная команда пройдет в финал Лиги чемпионов? Какова вероятность того, что на игральной кости выпадет шесть? Каковы шансы злостного курильщика дожить до девяноста лет? Какова вероятность того, что до 2050 года мир погибнет в ядерной катастрофе? Все эти вопросы звучат вполне понятно, однако мало что вызывает столько затруднений, сколько объяснение вероятности. Фундаментальный вопрос состоит в следующем: мы обсуждаем вероятность потому, что это объективная составляющая реальности, или просто потому, что не знаем, что произойдет в следующую минуту? Иными словами, будущее неопределенно по своей сути или же неопределенность — плод ограниченности человеческих возможностей? В своей первой книге «Трактат о вероятности» (Treatise On Probability') Кейнс склоняется ко второму варианту. Полагая, что понимание вероятности способно многое прояснить в экономике, и не только в ней, он утверждал, что вероятность разумно рассматривать в контексте фактов. Если перед забегом вы знаете о двух спринтерах только то, что одному из них двадцать пять лет, а другому пятьдесят пять, то, скорее всего, сочтете разумным сделать ставку на того, кто моложе. Но если вслед за этим вы выяснили, что молодой слаб и хил, да к тому же курит и хлещет пиво, а старший — бывший олимпийский чемпион, который придерживается строгой диеты, поглощает витамины и ежедневно занимается штангой в спортзале, вы, пожалуй, поставите на второго. Что же, эти двое изменились? Нет — изменились ваши знания о них.

Другие, однако же, утверждали, что высказывание вида «Вероятность того, что если трижды подбросить монетку, то все три раза выпадет орел, — один к восьми» — это просто априорная статистическая или математическая истина, которая логически не зависит от опыта, как, например, 2 + 2=4. Отсюда следует, что такие высказывания не подлежат пересмотру в связи с новыми фактами. Если при броске игральной кости постоянно выпадает шесть, это значит лишь, что она утяжелена свинцом; этот факт не опровергнет истинности априорного высказывания «Вероятность того, что при броске игральной кости выпадет шесть, составляет одну шестую».

Недостаток такого подхода состоит в том, что он совсем не помогает нам в повседневной жизни. Игроку в кости нет никакого проку от общеизвестной математической истины — она не поможет ему правильно сделать ставку в казино и выиграть. Посему некоторые участники Венского кружка отстаивали «частотную интерпретацию» вероятности, согласно которой высказывание «Вероятность того, что при броске игральной кости выпадет шесть, составляет один к одному» означает лишь, что если бы кость была брошена бесконечное количество раз, то шесть выпало бы ровно в половине случаев. Однако частотную интерпретацию вероятности вряд ли можно считать удовлетворительной: мы-то хотим знать, какова вероятность того, что шесть выпадет при следующем броске, а не что произойдет при бесконечном числе бросков.

Тема вероятности — одна из тех, к которым Поппер возвращался снова и снова. Во время поездок в Великобританию в 1935—1936 годах он читал лекции о вероятности, а в анкете, поданной в Совет помощи ученым, назвал себя специалистом в этой области. Всю свою жизнь он пытался преодолеть субъективизм, внутренне присущий принципу неопределенности Гейзенберга и так называемой копенгагенской интерпретации квантовой механики. Субъективность состоит в том, что, согласно принципу неопределенности, в мире существуют вещи, принципиально недоступные нашему пониманию: мы никогда не сможем с абсолютной точностью зафиксировать Движение атомных частиц. Мы можем определить либо координату частицы, либо ее импульс — но не то и другое одновременно. Здесь мы можем иметь дело только с вероятностью. Эта проблема беспокоила не только Поппера, но и Альберта Эйнштейна. Бог не играет в кости, говорил Эйнштейн. Он настаивал на том, что в мире царит полная определенность, что мир подчиняется нормальным законам причины и следствия и что теоретически мы должны иметь возможность предсказать траекторию частицы со стопроцентной надежностью. До конца своей жизни Эйнштейн искал совершенную теорию, которая покончила бы с неопределенностью.

Поппер иным способом разрешил противоречие между своими объективистскими представлениями о мире и принципом неопределенности Гейзенберга. Да, утверждал он, в мире действительно существует вероятность, но это вовсе не означает, что мир субъективен. Мы говорим о вероятности не вследствие нашего невежества, а скорее, вследствие предрасположенности (propensity — излюбленный термин Поппера), присущей самой природе. Это — объективная составляющая мира, реальная и материальная, как, например, электричество. Иными словами, существует определенность вероятности.

Что же касается связи вероятности с принципом фальсифицируемости, то Поппер полагал, что высказывания, включающие в себя устойчивую предрасположенность — такие, как «Шестерка на игральной кости выпадает в одном случае из шести», — могут быть проверены наблюдением за достаточно большим количеством бросаний. Но единичные высказывания о предрасположенности — такие, как «Предрасположенность к тому, что до 2050 года произойдет ядерная катастрофа, составляет один шанс из ста», — не поддаются проверке и тем самым исключают себя из области науки. Можно сколько угодно проверять результаты подбрасывания монеты или шансы на рождение близнецов — но не правдоподобность ядерного Армагеддона.