Каиново колено - Василий Дворцов Страница 52

А днями уже вовсю шли постановочные «Гамлета».

Елена. Ну, что, что она? Делала вид, что вполне даже удовлетворена его объяснениями. И, как могла, убеждала в этом домашних. Вроде бы успешно. Но дело не в вере и доверии. Просто у них всё изначально пошло «не как у людей», и посему как можно было выставлять недовольство? Предъявлять претензии? Но по каким таким правилам или пунктам договора? Так что, Елена была абсолютно права в своём новом ожидании. Время, оно всё расставит по местам. Так было, так будет… Домашние? Никанорыч продолжал твёрдо держать доброжелательный нейтралитет. А Катюшка, даже наоборот, в последние дни перестала дичиться, не вздрагивала, когда он касался её волос, и, более того, даже начала улыбаться при встречах на кухне и что-то щебетать о школе. В другое бы время… это могло быть счастьем. Пружинила только Галина Кузьминична. Туго сжималась, сбиралась, леденела глазами. Ладно, потом. Потом всё устроится и утрясётся. Всё равно это так, всего лишь наваждение. Как болезнь. Запоздалая корь или скарлатина. Пройдёт, лишь бы не расчёсывать.

Но в тот вечер, — да что там, почти ночь! — он вдруг ощутил, что не дотянет даже до завтрашнего утра. Вдобавок мелко дождило почти весь день, что тоже давило на нервы. Тёща и Катька отбыли на выходные готовить дачу к закрытию сезона, Никанорыч тоже третий день пропадал в командировке за омулем в родном Кабанске. И Елена даже не посмотрела ему в честно распахнутые голубые глаза, когда он отправился «к Алику с обалденной идеей». «Как хочешь», — через зеркало, даже зубную щётку не вынула. Ладно, время покажет.

Фридина квартира была угловой на втором этаже панельной пятиэтажки. Света нигде не видно, но дверь балкона была чуть-чуть приоткрыта. А под балконом совсем кстати стоял чей-то 412-тый «москвичонок». Сергей осторожно, хотя советская броня и не прогибается, взобрался на его крышу, вытянувшись, ухватился за карниз. Раскачавшись, сделал выход силой. Осторожно перевалился за перила, толкнул двойную дверь. Получилось слишком громко, вспыхнула пяти-рожковая хрустальная люстра, и Сергей буквально носом уткнулся в Никанорыча. Абсолютно голый тесть тоже, как смог, вытаращил свои раскосые глазки и даже не пытался прикрыться.

— Ну, извините. — Сергей ещё раз осмотрел тоненькие кривые ножки, цыплячий остренький живот. Ни одной волосинки. И бочком, оставляя мокрые грязные пятна на ковре, отправился на выход через прихожую, хоть это было уже не так эффектно. Но не давить же чужую машину.

Значит так:

Актёры и Тень. Актёры и закручивают интригу. Гамлет ловится на их розыгрыш с привидением. Но это и не совсем розыгрыш, ибо они, бродячие маги и заклинатели, настоящие посредники с астралом. Тень — внутренний мир принца, его отражение, чёрный человек. Актёры, как и слуги Снежной королевы, носят по миру кривое зеркало: Гамлет — искажённый Отец. И наоборот. Знак равенства между ними: они всеми нелюбимы!

Клавдий. Он безумно любит королеву. Давно, изначально. Он её боготворит. И страстно, до физической боли, ревнует её ко всему. Осквернённый братоубийством трон был, увы, единственной возможностью их брака. Это государственное преступление государственных лиц ради интимного чувства. Безответственного чувства. И поэтому Клавдий постоянно возбуждает и подхлёстывает свою и её страсть, защищаясь от самых тайных сомнений. Гамлет мерзок ему именно тем, что, взывая к совести матери, оскорбляет Гертруду непониманием её искренней любви женщины к мужчине. Именно за это оскорбление их любви Гамлет заслуживает смерти. Ну, и ещё тот напоминает брата.

Гертруда. Она любит Клавдия. Давно и ровно. Ещё с тех пор, когда только-только стала супругой его старшего брата. Это очень сильное, решительное и ничем неколебимое чувство умной женщины. Понимая страстность Клавдия, она подчёркнуто сдержана с сыном, чтобы не воспалять ревность в любимом мужчине. Гамлет не открывает ей ничего нового, он бьётся в открытую дверь, и поэтому Гертруда не желает его слушать: она всё-всё знает, и она сама так решила. Решила навсегда… И ещё: Гамлет сын от нелюбимого мужа. Плод ненавистного брака… Хоть и его тоже жалко…

Полоний. Придворный астролог и главный советник по делам государственным и семейным. Правила жизни при дворе для астролога и советника: всё видеть и ничему не удивляться, говорить обо всём и никогда не иметь своего мнения, всегда оставаясь на безопасном расстоянии, ни на секунду не исчезать из виду. Достиг предела собственной карьеры. Теперь все радости и надежды в его сыне. Но юный Лаэрт излишне горяч и несдержан. Ему необходимо время на взросление. К сожалению, «перемены» на троне и около, требуют от дворян уже готовой взрослой хитрости и особого терпения, поэтому слишком впечатлительному юноше лучше бы на пока… поберечься. Дозреть в отдалении. Дочь Офелия? Она и есть Офелия — красивая дурочка, что от неё требовать? И против похоти принца не восстанешь. Вот как бы тут опять Лаэрт чего не натворил, не вздумал бы вступиться за честь сестры. Честь? Опять же, как посмотреть. Тем более, из всего, при правильном раскладе, можно извлечь пользу: объявленный безумным Гамлет не годен к равноправным бракам. Только к морганическим. О! если б… породниться… с королями… А нет, так нет — Офелия всё равно дурочка…

Лаэрт. Безоглядно честолюбив. Буквально грызёт ногти от лизоблюдства отца. Ненавидит всех, кому Полоний так привычно кланяется. Ненавидит сестру, что та так доверчиво и восхищённо глупа. Ненавидит Гамлета, что тот, псих ненормальный, при этом всё равно принц крови и вполне ещё может стать его королём. От всего этого он, Лаэрт, такой умный, такой красивый, так несчастен.

Офелия. Мебель. Поставили сюда — хорошо. Передвинули сюда — тоже хорошо. Так-то так, но почему тогда самоубийство?!! А-а-а! Да-да-да! Ведь Гамлет предложил ей монастырь, а у неё нет души, ей нечем молиться… Без молитвы монастырь — тот же пруд…

Гамлет. Гамлет… Не любимый и не способный полюбить, он от отверженности сеет, сеет и сеет смерть.

После вечерней репетиции Сергей хотел посидеть в гримёрке один. Тихо закрывшись, включил только одну надзеркальную лампу. Узкий пучок жёлтого тепла рассеяно отражался коричневостью исшарканной столешницы. В зеркале получалась световая завеса, и он видел лишь чёрный контур. Чёрный контур… что дальше? «…и летит моя трость…». Как же замкнуто пространство и время. Давно ли другой человек вот так разбирался со своим чёрным человеком?.. Что-то сегодня всё шло туго-туго. Впрочем, и вчера не лучше. И до того. Массовка, конечно, при первых разводах всегда не подарок, но сейчас-то последними были Розенкранц и Гильденстерн. И та же фигня. Нет, это не простая тупость. Сергей чуял, спиной чуял глухое сопротивление. Глухое, безликое и безобразное. Ни от кого конкретно, а как общий упёрто-непробиваемый фон. Отторжение масс — пассивная забастовка. Труппа сопротивлялась. Труппа трупов. Лентяи. Привыкли всё абы как. Посадить или окучить картошку — это да! — это святое, а выкладываться на репетиции… лучше в бильярд часами катать. И ладно, если бы он не знал, не видел ранее, как эти же актёры, словно собачонки, схватывали на лету подачки от заезжих на полчаса режиссёров, то, может быть, и прохлопал бы вовремя эту тихую, но непримиримую вражду: ему завидуют. Ему, его успеху, поклонению публики. Терпели, терпели, но вот теперь, когда он замахнулся на режиссуру, начали. Театр в последнее время просто раздражал своей программируемостью. Ох-ох, но Сергею уже давно достаточно было видеть человека или поймать завязку ситуации, чтобы, более чем на сто процентов, знать, чем кончится дело. Всё всегда было слишком программируемо. Фигня. Хотят войны? Получат. Все получат. С кого начнём? Понятно, что загвоздка не в том, что он не дал Гамлета молодому Коваленко. Тот действительно молод, ещё успеет. Пусть пока сценречью позанимается. Кстати, парень-то неплохой, и сам бузить не начнёт. Но молодого опекает пара братьев Дериевых. Со своими жёнами и племянниками. И жёнами племянников. Да, это они, гады. Никак не могут решить, кто двоих станет худруком театра после умирающего от рака дедушки Тютьякова. А тут Сергей со своей постановкой — непредвиденный, но очень реальный претендент на кресло. Запсиховали, заёрзали. Это они, твари, и с квартирой ему через профсоюз затянули, как раз через жену племянника, зампредседателя… Что ж, с них-то мы и начнём…