Каиново колено - Василий Дворцов Страница 51

Но отчего-то Сергей сразу направился к Александрову не в мастерскую, а на квартиру. Интуиция, куда от неё денешься. Сашка долго не реагировал даже на условные позывные и открыл только на угрозы поджечь дверь.

— Одурел, что ли? — Борода веником, из-под чёлки мутно потусторонние глаза.

— Не бери в голову. У меня уже пять дней спичек нет. А ты чего такой… томный?

— Да читал. Проходи, садись. И тоже читай. На руки не дам, знаешь.

Ещё бы не знать. Алексанровская коллекция старинных книг, икон и холодного оружия собиралась много лет, отовсюду и по крохам. И собиралась по принципу ниппеля: только сюда. В дом. В идеальной чистоте большой полуторки всё было как в музее. Только что без бирочек. Потому что не предназначалось для посетителей.

— Понимаешь, ты же просил сделать бродячих комедиантов в виде магов и колдуний. А Полония в виде астролога. Ну, вот я и стал ковырять тему театра и мистики. А дальше больше: культура и культ. Оказывается тема неисчерпаемая. И смотри, что нашёл. — Сашка осторожно собрал рассыпанные веером по блестяще белому кухонному столу изжелтевшие, потрёпанные по краям, ветхие листки машинописи. С ятями. Сергей, вдруг взволновавшись, прочёл: «Священник Павел Флоренский. О демоновидении Блока. Тезисы к докладу, прочитанному на десятую годовщину смерти поэта».

— Это у тебя откуда?

— А то ж!

— Нет, без дураков. Я слыхал об этой лекции. В Москве. Вернее, под Москвой, на даче у одной премудрой Тортиллы. Вот надо же, где нашёл.

— Эй, нет, это я нашёл. Я! И даю тебе только на сейчас, почитать.

— Понял. На сейчас и на здесь. Very well! Только чаю налей. И, может быть, у тебя сосульки какие найдутся? Леденцы или карамельки? Курить опять бросил, чем-нибудь бы рот заткнуть.

«… Посмотрите на меня

Я стою среди пожарищ,

Обожённый языками

Преисподнего огня…»

«Священник Павел» ФЛОРЕНСКИЙ О БЛОКЕ (неопубликованная авторская запись доклада).

— О чём это?

— О том, что культура, оторванная от культа, обречена на пародиям. Так, всё-таки, будем актёров делать магами? — Сашка принёс душистый, ещё под пенкой, кофе. Дома он водки не пил никогда и не с кем.

— Будем. А Полония — астрологом.

Творческая встреча постановочной группы после закрытия ресторана двинулась в сторону Геологической, к Алику Рубану. Он жил прямо над знаменитой аптекой, витрину которой украшала огромная розовая капля с боевой рекламной надписью: «Помогая организму, применяй, товарищ, клизму». Тем более, у Алика всегда кто-то обречёно ждал гостей, а они собирались прослушать его последнюю запись к сцене морской бури. Ну, конечно, это была не совсем только постановочная группа, так как в «Байкале» к ним присоединились две знакомые тёлки с телевидения. Тёлки, правда, были уже вполне коровьего возраста и комплекции, но зато свои, то бишь, родные по духу и достаточно в материале. Одна из них, Фрида Симантовская, ведущая местных новостей и хозяйка перестроечной авторской политико-культурной программы, как раз на прошлой неделе делала передачу о его готовящемся спектакле, вторая, Лариска Самбуева, инженер монтажа и, следовательно, просто профессионально находилась всегда в курсе всего.

Загвоздка состояла в том, что Фрида не вполне верно задала тон в своей передаче, излишне поёрничала, и Сергей сейчас пытался объяснить ей, насколько для него невозможно новое прочтение старого из принципа «лишь бы новое». Конечно, он приготовил — пардон, мы с Сашей заложили! — и для зрителя, и для критиков несколько эффектных ловушек в спектакле. Но не это главное. Главное, дать всем сидящим в зале возможность прочувствовать то, что должна чувствовать водомерка, когда она скользит на своих тоненьких лапках по тонкой плёночке молекулярного натяжения водяной поверхности между двух бездн. Между бездной неба и бездной океана. Это тот же человеческий разум: сознательное и бессознательное, логика и интуиция, вера и безверие… От того, что он много и горячо говорил и снова закурил, губы страшно сохли. Приходилось немного целоваться под весёлые комментарии Сашки и Лариски. А чего? Вполне по-дружески. Сами-то они вели себя тоже не лучше. Один Алик, почти трезвый и такой жалко понурый, шагал впереди и что-то сам себе дирижировал. Худющий, чёрный-чёрный, с фиолетовыми губами. Музыкант, истинный музыкант. От Бога. И кабак его не портил. Отработает своё, аккуратно за всеми соберёт провода, микрофоны, уложит и закроет инструменты. Так же внимательно пересчитает свою долю колыма и шагает через весь ночной город к такой же худющей и чёрной жене. У них, кстати, недавно родился мальчик. Тоже чёрный, но толстый… Да, а как мы будем слушать запись? С малышом-то? Нормально, он же ещё ничего не слышит. И почти не плачет. Ест, спит и писает. Чудо.

Кажется, уже всеми по разу было сказано, что Алик музыкант от Бога. Это пока они, плотно ужавшись, сидели в крохотной, увешанной по диагонали плохо отжатыми пелёнками комнатке, до отказа забитой собранными и разобранными огромными студийными колонками, немыслимыми магнитофонами и проигрывателями для всех возможных носителей. По стенам, между плакатами с автографами знаменитостей, располагались исписанные теми же знаменитостями гитары, клавишные фрагменты. Нотные завалы делили сплошные самодельные полки с раритетным винилом, потрёпанными коробками магнитных лент и тысячами самых разнообразных кассет. Гости и сидели-то вокруг застеленного клеёнкой и уставленного стаканами проигрывателя на всё тех же колонках и остатках древних усилителей, так как стульев в квартире было только два. Для дам-с. В такой же крохотной совмещённой комнатке тоненькая мадонна, не смущаясь, кормила смуглой грудью младенца, а вокруг бушевала морская буря. Две темы — воздуха-ветра и воды-волн, то холодно сквозили сквозь друг друга, то, замедляя движение, упирались в нарастающем статичном противостоянии, почти терялись. И, вдруг, срываясь, бились и кружились в бешеном вихре, пытаясь слиться винтами смерчей и так превозмочь разделяющую их вечную горизонталь. А потом вновь свистели и шелестели порознь, но, не смиряясь, а готовясь к следующей сцепке. Музыкант, истинный музыкант. Сергей просто не держал слёз. И предвкушал сцену смерти Офелии.

Что у кабацкого музыканта всегда в запасе, так это водка. И пусть малыш, папа и мама спят, а они пойдут допивать к… кому можно пойти в два часа ночи? Сашка в таких случаях категоричен: куда хотите! А к Фриде.

Тяжёлые рыжие волосы, бесстрашные зелёные глаза. Красивая, ухоженная сорокалетняя женщина без вредных привычек и долгих привязанностей. Это и не было увлечением — смешно при его и её умах! это было влечением. Стопроцентным влечением плоти. Густой и постоянной тягой к возможности ощутить под ладонью её горячее сильное плечо, втянуть волнующий аромат полных, розово-блестящих губ, проследить гранёную искристость убегающей в обалденную тайну всегда новейшего нижнего белья золотой цепочки. Но, самое важное, что с этой ночи Сергей вновь установил свою власть над публикой. И вновь в каждый его выход на сцену семьсот человек тёмного зала, вначале нехотя, сопротивляясь и выкручиваясь, как единая огромная хищная рыба на тетиве, но всё больше и больше смирялись, сдавались, к финалу подчиняясь под его волю. И вновь разбивали ладони, и несли цветы на сцену, коньяк и дружбу и за кулисы. Каждый раз где-то, всё время меняя место, в зале присутствовала Фрида. Сергей, качаясь от усталости и счастья, как только что пронзивший тонкой шпажёнкой огромную, ещё вздрагивающую в конвульсиях смертной агонии тушу тореадор, однобоко скалясь, перекрывал стоящих позади артистов и артисток и бросал к её ногам отрезанные уши зрительного зала. Одним прищуром зелёных глаз она улыбалась в ответ, и ему едва хватало сил дотерпеть, дотянуть до той самой минуты касания плеча, губ и цепочки.