Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы - Наталья Нечаева Страница 51

В тихих водах невинной речки колыхался настоящий челн. По крайней мере, я себе представляла его именно таким: узким, как торпеда, с кичливо загнутым носом и алым стягом паруса на мачте, роль которой удачно исполняла лыжная палка. Несколько мужчин, одетых исключительно в костюмы аквалангистов, пристраивали на дно челна тяжелый большой ковер.

«Для княжны», – поняла я.

Самой несчастной, предназначенной для исторического заклания, пока не наблюдалось. Зато чуть поодаль еще несколько мужчин громко спорили, кому быть Стенькой Разиным. Один, уже знакомый лоснящийся азиатский «форбс», был забракован из-за нерусской внешности. Второй – высокий и тяжелый Леонид, страшно похожий на очень известного главу самого крупного в стране металлического холдинга, имел все шансы на победу, но тут вылез хорошо всем знакомый представитель надзорных структур и вежливо сказал:

– Использовать должностное положение в личных целях запрещено действующим законодательством.

– Какое должностное? – огрызнулся Леонид. – Я же не в мартен лезу, а наоборот!

– Если б в мартен, кто бы спорил, – утешил видный налоговик. – А так ты тут хозяин, обязан уступить место гостям.

– Тебе, что ли? – поинтересовался, как теперь выяснилось, легендарный Леха-хозяин. – Ни за что! И так всю кровь выпил!

– Зачем мне? – пожал плечами надзорник. – Вон, кинематограф хочет! – Он ткнул пальцем в нежно улыбающегося киношника, в компании которого мы сюда прибыли.

– Совсем сдурел? – хозяин покрутил у виска толстым пальцем. – Он же этот. Ну. А княжна у нас – баба!

– Поэтому он ее и утопил! – обрадованно крикнул кинодеятель.

До меня эта истина, изреченная с предельным пафосом, доходила долго. Видно, сказывались непосильные эмоциональные перегрузки куршевельского сезона. А когда я все же поняла.

Блин! Вот она, разгадка! А историки головы ломают, чего да как! С другой стороны. Неужели великий атаман предпочитал однополую любовь? Весьма неожиданный расклад, весьма.

Когда я очнулась от своих мыслей, Стенька Разин уже был назначен. Киношник азартно убеждал режиссера, что гомосексуализм легендарного разбойника можно воплотить в совершенно гениальном фильме.

– Это «Оскар», понимаешь? «Золотой лев»! «Золотой медведь»! «Золотой орел»! «Золотая Ника»!

Практюк внимательно слушал, соглашаясь и, видимо, выстраивая в голове мизансцены будущего шедевра.

Назначенный Стенькой известный актер, секс-символ прошлых лет, в широких атласных шароварах и алой, в цвет паруса, рубахе, влез в утлый челн.

– Княжну – в студию! – повелительно рыкнул он.

Княжной оказалась певица Набокова, страшно возбужденная, веселая и пьяная. Дородное тело исторической аристократки было запеленуто в черно-золотое длинное платье, на коротких волосах едва держалось некое подобие короны, исторгавшее легкую звездчатую кисею в виде фаты.

– Наконец-то! Первая настоящая драматическая роль! – возвестила царская дочь вставшей кружком публике.

Оглядев ее мощные телеса, я, честно говоря, оценила шансы на благополучный исход плавания как явно сомнительные.

Стенька красиво встал на фоне алого паруса.

– Плыви, мой челн, по воле волн! – раздался одухотворенный писк кинодеятеля. Режиссер Практюк смахнул скупую слезу.

Княжна довольно ловко шагнула в челн. В этот исторический момент грянула разудалая песня.

– Из-за острова, на стрежень.

По-моему, великое народное произведение исполнял хор МВД. По крайней мере, налоговый бонза напрягся почти по стойке «смирно».

Публика торжественно подхватила знакомые слова. Хор ширился и рос. Привлеченные общей объединяющей идеей, к нашей группе стали прибиваться другие гости, слаженно и воодушевленно включаясь в общее пение. Даже моя Юлька что-то тихонько пищала сбоку.

– Заворачивай эту шлюху в ковер! – крикнул актеру Леха. Одновременно помощники в гидрокостюмах ловко отпихнули плавсредство от речного берега.

Челн качнулся, едва не зачерпнув воды, княжна заверещала, однако умница секс-символ, с ходу вошедший в роль, точным ударом кулака сбил распутную возлюбленную на дно лодки и тут же стал прикрывать ее полами разметавшегося по бортикам ковра.

– …На переднем Стенька Разин, обнявшись, сидит с княжной. – голосил народный хор.

– Куда ты меня кидаешь? – заорала возмущенная певица. – Сказали же, играем по тексту песни. Мы с тобой обниматься и целоваться должны! Леша, скажи ему!

Стеньку, однако, было уже не унять. Вот что значит сила характера и национальный размах!

Он еще раз грозным кулаком успокоил воспрянувшую было княжну, на манер конверта упаковал в ковер и поставил сверху ногу в мягком остроносом сапожке, демонстрируя полную и безоговорочную победу над низменными страстями.

– …Средь казаков слышен ропот…

Ропота и возмущения соратников по освободительной борьбе Стенька дожидаться не стал, показав политическую мудрость и дальновидность. Мощно расправил плечи, ухнул и попытался перехватить княжну поперек туловища. Увы, захват не вышел. Рук секс-символа просто не хватило. Желая упаковать княжну покомпактнее, атаман склонился над бездыханным телом. И в этот момент из недр ковра стремительной пращой вылетела босая голая нога, влепив разбойному казаку прямо в лоб каменную пятку. Разин недоуменно качнулся, взмахнул руками, пытаясь удержать потерянное равновесие. Устрашившаяся безвременной смерти коварная княжна стремительно и мощно стала высвобождаться из пут, раскачивая упитанными бедрами утлую посудину. Еще миг, и она освободилась из коврового плена, полногрудая, красивая, с мстительным огнем в глазах.

– Ах ты, гад! – боднула она очумевшего атамана головой между ног.

Стенька громко всхлипнул, согнувшись от несправедливой боли, княжна добавила увесистый тумак по разбойничьей шее, челн, накренившись, черпанул воды и плавно завалился набок, покрывая черным, как оказалось, резиновым дном героев народного эпоса.

– А-а-а! – заорала, выныривая, княжна. – Спасите, тону!

– Я тебе, сука, щас покажу, как по яйцам бить, – выросло из речной пучины возмездие в образе секс-символа.

В пузырящейся воде началась потасовка, сопровождаемая нецензурными выражениями, надо думать, из старозаветного лексикона разбойничьего воинства.

Народный хор заинтересованно стих, а фонограмма продолжала усиленно надрываться. Наконец Леха сделал какой-то знак, музыка смолкла.

– Выдь на Волгу! Чей стон раздается? – громко и прочувствованно вопросил кинопродюсер.

– Какую песню испортили! – сплюнул прямо на дерущихся разочарованный хозяин.

– А нам-то что делать? – подала голос ближняя русалка.

– Чему обучены, – рыкнул Леха. Не глядя, протянул руку назад и вылил в рот стакашек с коньяком, предупредительно вставленный кем-то в ладонь. С горя.