Снежинка - Александр Пиралов Страница 5

Мои предчувствия подтвердились, когда спустя некоторое время жена известила меня об очередной заграничной командировке, что было чревато переселением Снежанки в тещину квартиру, как обычно в периоды вояжей моей половины в страны солнца, «Тропикан» и диковинных попугаев.

В последнее время они учащались со стремительной быстротой, но если на начальном этапе нашего супружества я переносил разлуки довольно тяжело, то теперь не только не тяготился ими, а, напротив, скорее приветствовал, поскольку получал передышку от ее подруг, их бойфрендов и от нее самой, тем более что от командировки к командировке ее самовлюбленность росла, а отношение ко мне становилось все более высокомерным и нетерпимым.

До переселения на корпункт единственное, что меня угнетало в этой командировочной стихии, – необходимость ходить к тестю с тещей, чтобы увидеть дочь. Для меня в ту пору не было ничего страшнее, чем оказаться в этой компании.

Во-первых, я ненавижу рыбалку, особенно зимнюю, которую считаю совершенно идиотским занятием. Однако кроме как об особенностях клева подлещиков и о советских книгах про шпионов мой тесть говорить ни о чем не хотел и не мог. Когда я оказывался среди этой оравы, он выбирал собеседником почему-то меня, и приходилось терпеть.

Во-вторых, я не выношу застолий и связанных с ними задушевностей, поскольку никогда не был большим любителем пускать к себе в душу посторонних. Нет, я не считал себя в ту пору слишком уж закрытым человеком, однако когда эти «душелазы» оборачивали мои откровения против меня же, первое мое желание было дать в морду. Застолья были стандартны до омерзения. Тесть напивался до микроинсультов, шурин принимался скандалить со свояченицей из-за имущества, а деверь неизменно блевал с балкона, после чего задушевность этих людей не воспринималась даже теоретически.

И наконец, в-третьих (а может, именно во-первых), я терпеть не мог свою тещу. Она принадлежит к той породе тиранов в юбке, которые во времена оны до смерти запарывали крепостных. Этакий коммунальный диктатор, требовавший абсолютного подчинения и не терпевший возражений от домочадцев и не только от них. Мужа она низвела до такой степени рабской покорности, что, прикажи она ему прыгнуть головой вниз из окна собственной квартиры, он бы непременно это сделал, исполненный счастьем от того, что выполнил волю обожаемой самодержицы.

Меня они презирали и от души сочувствовали доченьке за то, что вышла замуж за этакое ничтожество. Я ездил на службу в общественном транспорте, не имел дачи, не работал в торговле и не получил доступ в различные спецобслуживания, что являлось пределом мечтаний тещи. Она испытывала особую страсть к сервелату и к тем, кто им торговал. На свадьбе сына одного из кумовьев к моей жене проникся симпатией директор местного универсама, и тесть, уже в кондициях, сказал мне идти себе, что я непременно и сделал бы, кабы на моих руках не повисли теща с супругой, умоляя не обращать внимания на пьяного дурака. Как мне стало известно позже, теща пеняла мужу за грубую работу, говоря, что такие дела делаются иначе.

В этих условиях рассчитывать на то, что мне позволят беспрепятственно встречаться с ребенком и после семейного размежевания, было так же бесполезно, как убеждать тестя отложить майора Пронина и прочесть «Войну и мир». Выслушав сообщение об очередной командировке, я заметил жене, что она может ехать куда и насколько угодно, но Снежанка будет со мной.

– Это исключено! – ответ был категоричен и возражений не терпел.

– Тогда исключена и командировка…

– То есть как?

– Я подаю на развод.

Это был, конечно, шантаж. Оформление в заграничную командировку при бракоразводном процессе в те времена было более чем проблематично, но я хорошо знал, с кем воюю.

Последовали продолжительные переговоры с тещей и, как я и полагал, перспектива денег, барахла и сервелата, которое можно на них купить через задние проходы, оказалась выше личных междоусобиц. Мое предложение было принято. Мы с Облачком вернулись домой, и у меня началась совсем иная жизнь.

Я просыпался в седьмом часу, выгуливал Облачко и начинал готовить Снежинку к садику. Вытряхивал и чистил брючки, гладил платья и колготки, варил кашку, заплетал косички и завязывал бантики. Отведя сверкавшего ребенка в садик, я приступал к кормлению Облачка, что было делом совсем непростым, поскольку четвероногий гурман предпочитал разносолы в виде куриных потрохов, теплого мелконарезанного мяса с вермишелью и копченой грудинки. Чтобы угодить этому заевшемуся стервецу, я без устали гонял по магазинам и дружил с потребительской коопераций, хотя терпеть не мог эту компанию, ставшую сильной мира сего, особенно в период действия Продовольственной программы…

После того, как Облачко соизволял откушать, я, проглотив что попало, начинал строчить информации о трудовых достижениях, очерки о передовиках, репортажи о монтаже стотысячной тонны металлоконструкций на строительстве очередного ударного объекта, интервью с разномастным начальством и отправлял все эту белиберду в редакцию. Потом забирал Снежанку из садика и начинал готовиться к следующему дню. Спать ложился около часа.

А тут еще в Облачко влюбилась болоночка Бриджит со второго этажа, их познакомили, и теперь мне надо было определять судьбу двух щенков. Проблему удалось решить путем доплаты за каждого по сто тех, советских рублей. Хозяева Бриджит сумели выручить по сотне за каждого из трех оставшихся. Соседи смотрели на меня, как на идиота, и уж таковым меня наверняка воспримет подавляющее большинство мужчин. Но я считал себя вполне счастливым человеком. В конце концов, у каждого свое представление о счастье.

Все рухнуло в мгновение…

Однажды утром Снежанка пожаловалась на боль в боку, прием у педиатра завершился госпитализацией. Был выявлен пиелонефрит.

Вернувшись с ее одежонкой, но без нее, я начал в бессилии молотить кулаками о стену, а Облачко забился под кресло и заскулил. В который уж раз размышлял я о справедливости на небесах, хотя понимал, что обманываю сам себя. И все-таки почему именно я, только в инкубаторе ее не державший? Теща была тут как тут.

– Что, доигрался, отец хренов? – орала она в телефон. Голос был торжественно-злобным, как всегда, когда брала верх ее правда. Особенно в споре со мной…

Я бросил трубку. Мне было нечего сказать.

В течение первых четырех дней, когда из справочной службе больницы мне сообщали, что состояние Снежаны тяжелое, я думал о самоубийстве. Желание жить появилось на пятый…

Теперь к моим каждодневным ритуалам добавился сбор посылочек, что я делал с особой тщательностью, сопровождая каждую передачку короткими посланиями, напечатанными на прелестных китайских открытках с изображением бабочек. До сих пор удивляюсь, с какой легкостью я находил тогда нужные мне слова, подобный поиск для публикаций, посвященных круглым тоннам металлоконструкций и соревнованию, давался мне с большим трудом.

Возвращение Снежанки домой было отмечено покупкой самой дорогой игрушки в «Детском мире». Не успели мы развернуть пакет, как состоялось второе явление тещи. Ее рвение было сопоставимо разве что с настроем на победу Гая Юлия Цезаря перед битвой при Фарсале.