Сад вечерних туманов - Тан Тван Энг Страница 5

Справа от меня, на возвышении, стоял дом Аритомо.

Свет лился из его окон, дым от кухонной трубы неровной струйкой рвался выше макушек деревьев. Мужчина появился у входной двери и направился вниз по склону мне навстречу. Остановился в нескольких шагах, видимо чтобы мы могли хорошенько рассмотреть друг друга. «Мы похожи, – подумалось мне, – на каждое одинокое растение или камень, на каждый вид в этом саду, где расстояния между всем и вся тщательно отмерены».

– Я уж было решил, что ты передумала, – произнес он, пересекая пространство меж нами.

– Путь сюда оказался дольше, чем мне помнилось.

– Места, похоже, все дальше уходят одно от другого… верно?.. чем старее мы делаемся.

В свои шестьдесят семь Фредерик Преториус вел себя с достоинством, которое исходит от древнего произведения искусства, защищенного осознанием собственной редкости и ценности. Мы с ним поддерживали отношения много лет, всякий раз, когда он приезжал в Куала-Лумпур, встречались выпить по рюмочке или пообедать, но я всегда противилась его приглашениям наведаться на Камеронское нагорье. В последние два-три года его приезды в К-Л [22]сошли на нет. Давным-давно я осознала, что он – единственный близкий друг, которого мне суждено иметь.

– Ты сейчас так разглядывала эту птицу, – сказал он, – словно всматривалась в прошлое.

Я оглянулась еще раз на цаплю. Птица ушла подальше, забираясь в пруд. Туман поднимался с поверхности воды в шорохах ветра.

– Я думала о днях былых…

– На секунду-другую, стоя там, я решил, что ты вот-вот растаешь, исчезнешь.

Фредерик помолчал, потом добавил:

– Захотелось окликнуть тебя.

– Я ушла в отставку из Суда.

В первый раз я сказала это вслух другому человеку. Похоже, что-то внутри меня сместилось и рухнуло, и я сделалась менее цельной, чем прежде.

– Я прочел об этом во вчерашних газетах.

– Фото, которое они поставили, – чудовищное, совершенно чудовищное!

Огоньки зажглись в саду, кружа голову летающим насекомым. Заквакала лягушка. Несколько подруг принялись вторить ей, потом еще, и еще – пока воздух и земля не сотряслись от тысяч утробных звуков.

– А Чон ушел домой, – сказал Фредерик. – Завтра утром придет. Я привез тебе кое-что из продуктов.

– Очень заботливо с твоей стороны.

– Мне надо кое о чем переговорить с тобой. Может, завтра утром, если ты не против.

– Я встаю рано.

– Я не забыл. – Взгляд его скользнул по моему лицу. – Ты одна справишься?

– Прекрасно справлюсь. Увидимся завтра утром.

Похоже, мои слова не убедили Фредерика, но он кивнул. Потом повернулся и устремился к выходу по той же дорожке, по которой я только что прошла. Скоро он исчез среди теней под деревьями.

Цапля в пруду встряхнула крыльями, взмахнула на пробу ими несколько раз и улетела. Сделала один круг над садом, пронесшись мимо меня. В конце петли она распахнула крылья и полетела на огоньки только-только зажигавшихся звезд. Я стояла, запрокинув лицо в небо, и следила, как растворяется в сумеречном свете улетающая птица…

Вернувшись к себе в спальню, я вспоминаю о тарелке с папайей, которую принес А Чон. Заставляю себя съесть оставшиеся дольки, потом разбираю вещи и вешаю одежду в гардероб. В последние несколько лет я наслышалась от людей жалоб на то, что климат нагорья уже не такой прохладный, каким был когда-то, однако тем не менее решаю надеть жакет.

Дом погружен в темноту. Когда я выхожу из своей комнаты, приходится вспоминать, куда сворачивать в его извилистых коридорах. Татами [23]в гостиной слегка поскрипывают, когда я прохожу по ним, давно лишенным всяких следов размягчающей ласки босых пяток. Двери на веранду открыты. А Чон поставил тут низкий квадратный столик, с каждой стороны которого уложены коврики, сплетенные из волокон ротанговой пальмы. Ниже веранды пять темно-серых валунов, расположенных на расстоянии один от другого, торчат над прямоугольным ложем из гравия, усыпанного листьями. Один из валунов отстоит от остальных подальше. За этим участком земля мягко идет под уклон, сливаясь с кромкой берега пруда.

Прибывает Фредерик, вид у него сразу делается несчастным оттого, что приходится сидеть на полу. Он бросает на столик картонную папку и опускает тело в сидячее положение со скрещенными ногами, морщась от усилий поудобнее устроиться на коврике.

– Тебе не кажется странным, что ты вернулась сюда? – спрашивает он.

– Куда ни повернусь, всюду слышу эхо звуков, давным-давно отзвучавших.

– Я тоже их слышу. – Он развязывает тесемки папки, достает и раскладывает на столе стопку бумаг. – Это рисунок для нашей последней линии. А это, вот тут… – указательный палец упирается в лист и по скользящей лаковой поверхности стола пододвигает его ко мне… – это для упаковок.

Эмблема, использованная на иллюстрациях, мне знакома: то, что, по всей видимости, первоначально было прожилками чайного листа, преобразуется в подробный рисунок долин с проступающим из переплетения штрихов изображением Дома Маджубы.

– С гравюры, которую Аритомо подарил Магнусу?

– Хотелось использовать ее, – кивает Фредерик. – Я заплачу, конечно… за использование, я имею в виду.

Аритомо оставил Югири и авторские права на все свои литературные и художественные произведения мне. За редкими исключениями, я никогда не позволяла кому бы то ни было воспроизводить их.

– Используй, – говорю я Фредерику. – Никакой платы мне не нужно.

Тот не скрывает удивления.

– Как Эмили? – спрашиваю я, не давая ему заговорить. – Ей, должно быть… сколько? восемьдесят восемь?

Я пытаюсь сообразить, сколько лет было его тетушке, когда я познакомилась с ней многие-многие годы назад.

– У нее припадок сделается, если она такое услышит. Ей в этом году восемьдесят пять исполнилось. – Фредерик замялся. – С ней неладно. Есть дни, когда ее память посрамила бы слоновью, но есть и такие дни…

Голос его умолкает, сменяясь вздохом.

– Я навещу ее, как только устроюсь.

Мне известно, что Эмили, как и многие старые китаянки, придает большое значение тому, чтобы люди помоложе наносили им визит первыми, выказывая тем самым уважение.