Утренняя звезда - Андре Шварц-Барт Страница 5

Раздувшись от возмущения, некоторые влиятельные подгорецкие люди полагали, что Хаим бен Яаков достоин херема — отлучения от общины. Но не таково было намеренье раввина. Предать еврея анафеме — вещь слишком серьезная. Ведь за три десятка лет, что служит раввином, он прибег к херему лишь однажды, после единственного за все эти годы преступления, что совершил еврей из Подгорца. Когда после трех лет тюрьмы тот человек вернулся в родной поселок, раввин приговорил его к десяти годам полного отлучения, и никто не смел даже взглянуть на убийцу. А скрипочка покамест еще никого не убила, пошутил раввин, хотя душою не воспротивился тому, что словцо «херем» было произнесено вслух. В тот же день к нему пришел и сам виновник, по виду весьма перепуганный, и сказал: «Вот скрипка, сломайте ее, но не налагайте на меня херем». Раввин вгляделся в несчастного, что стоял перед ним, и сердце его сжалось. Затем он исследовал достойный осмеяния инструмент, после починок выглядевший, как пара башмаков с заплатами, и сердце защемило еще сильнее. В замешательстве не ведая, что здесь скажешь, он попросил мыловара сыграть ему какой-нибудь пустячок, дабы «получить представление об уроне, наносимом благоверным», — это он вымученно-шутливым тоном произнес во всеуслышание. Подручный демонов выглядел скорее безобидным чудаком, и раввин с улыбкой предложил ему приступить.

— Хотите «Перец-обманщик»? — спросил скрипач.

— Хорошо, пусть будет «Перец-обманщик».

Приладив инструмент к щеке, Хаим торжественно, как какой-нибудь метрдотель, взмахнул смычком и затем, привстав на цыпочки, ссутулившись и внезапно прикрыв глаза, издал несколько радостных скрипучих звуков, поистине дьявольских, напоминающих песнь запечного сверчка. Но вот что поразительно: поверх надтреснутого звука слышалась некая таинственная мелодия, словно издалека им подыгрывал кто-то третий, — приглушенная расстоянием, звучала гулкая медь возвышенных славословий мощи и славе Господней. Песенка о Переце-обманщике смолкла, раввин же сдавленным от волнения голосом вымолвил:

— А знаешь, это таки хор-рошая, добрая скрипочка!..

— Да хранит вас Создатель, так и есть, — с улыбкой откликнулся Хаим бен Яаков. — Не пожелал бы другой и злейшему врагу.

С тех пор раввин стал одним из самых усидчивых Хаимовых гостей и приводил с собой тех, кого обучал Закону: всяких интеллектуальных бродяг. Они молились, спорили о текстах Талмуда, а Хаим в это время варил мыло и держал ушки на макушке. Всякий раз под вечер пятницы каждый из них, богатый и бедный, приносил свою долю еды и питья, чтобы справить субботу в самом изысканном и почетном месте, каковым сделался дом мыловара. После трапезы там все танцевали и пели, а по округе пополз слух, что сам раввин и все к нему приближенные сделались жертвами козней вероломного мыловара.

Последние, однако же, упорно оставляли эти сплетни без внимания, их субботы продолжали идти своим все более шумным манером: стол пришлось нарастить в длину, притащить еще несколько лавок, никогда не забывая оставлять одно сиденье пустым, ибо оно предназначалось пророку Илие.

Для пророка выбирался лучший стул из имевшихся в доме: сиденье и спинку обтянула тканью сама Хаимова супруга, она же сделала на обивке вышивку, а на столе место Илии отмечали единственная в хозяйстве фарфоровая тарелка да еще серебряные рюмка, нож и вилка с ложкой, которые мыловар никогда не решился бы продать.

Вечером каждой пятницы Хаим открывал входную дверь, выглядывал наружу, внимательно что-то высматривая, и трижды предлагал пророку войти. Потом он разочарованно закрывал дверь и сутулился, не глядя никому в глаза. Хотя традиция велела оставлять место пророку только в день пасхальной пятницы, по инициативе Хаима эта церемония повторялась из шабата в шабат. Ни один попрошайка за это время не рискнул остановиться перед убогим домишком сапожника, а потому год от года место пустовало. Так все шло до того дня, когда перед дверью возник всклокоченный, дурно пахнущий нищий: он откликнулся на приглашение Хаима.

При виде нищего мыловар и мелочной сапожник, казалось, застыл в нерешительности. Все видели: он троекратно просил того пожаловать с почтением, уместным по отношению к достойнейшим, в дом же ввалился самый неприглядный из оборванцев — и никто не отважился хозяину на это намекнуть. Собравшиеся лишь поглядывали друг на друга и качали головами, а кое-кто даже шепнул соседу пару-тройку едких, исполненных враждебности словечек, не потрудившись понизить голос, чтобы сказанное не дошло до ушей приглашенного. Однако никто не покинул своего места за трапезой, а нищий был усажен на стул, предназначенный для пророка Илии, и, как подобало тому, обслужен первым. Прочие гости помрачнели и приумолкли, один только Хаим, казалось, ликовал, радуясь даже тому, что было выше его понимания. Худо-бедно трапеза подошла к концу, настал час веселья, шуток и песен. И тут старый нищий, до того не проронивший ни слова, промолвил странным, очень низким голосом, звучащим так глухо, будто он шел эхом из адских глубин:

— Прошу тебя, сыграй мне «Дайену».

— Но ведь она не для шабата, — заметил Хаим.

— Какая разница? Шабат создан для человека, а не человек для шабата.

— Да кто ты такой, чтобы просить о подобном? — возмутился раввин.

— Я — нищий.

— В таком разе, — как всегда радостно возгласил Хаим, — ты теперь повелитель шабата.

Схватив смычок, он принялся играть, и скрипка произвела все тот же, как и обычно, чуть надтреснутый звук, однако постепенно, незаметно выбоинка в звучании заполнилась, мелодия стала шириться, очищаться и, наконец, достигла такого совершенства, какое возможно лишь под рукой настоящего мастера. А нищий встал и сказал Хаиму:

— Коль скоро твои глаза смогли узреть меня, тебе будет дано зрение еще более острое: ты обретешь способность заглянуть в самую глубь прошлого и, посмотрев в лицо ныне живущего, распознать в нем всю цепь людей, что связывают его с Адамом. И в старце ты сможешь различить черты ребенка, а также отныне ты волен обратить взор в грядущие дни и увидеть старика во младенце. Да, для смертного груз этого дара тяжел; заглядывая в будущее, ты различишь там немало удивительного, но берегись, как бы увиденное тебя не раздавило. А музыка твоя всегда будет открывать сердца для славы Божией и послужит сберегающей повязкой для сломленных душ.

Тотчас вокруг нищего заколыхался ослепительный свет, он вышел, пропал в ночи — и тут все поняли, что перед ними предстал пророк Илия.

3

С тех пор как пророк Илия в последний раз садился за еврейский стол, протекло уже двадцать с лишком лет, притом для каждого из предыдущих посещений пророк избирал стол еврея великих умственных способностей, к тому же весьма известного. В Вавилоне или Кордове, в Цфате, в Труа или в Меджибоже (месте, где раскрылся дар Бааль-Шем-Това) со времен, отошедших в предание, до самых новейших пророк Илия посещал всех великих в Израиле, всех «столпов, на коих держится мир», было известно, что в относительно недавнее время он посетил виленского «гаона»: всемудрейшего Магида из Межирича, а еще Нахмана из Брацлава… Но впервые он явился к такому обыкновенному еврею, как Хаим, и тут все заподозрили, что Хаим — не такой уж заурядный, каким казался. Сперва подгорецкие обитатели, а затем и жители ближних городов зачастили в домик мыловара, желая получить его благословение. Хаим же только улыбался, не понимал, чего от него хотят, скромно отвергал приносимые деньги, которые супруга его с еще более скромным видом все же принимала, не спросясь мужа, а взамен давала какую-нибудь вещицу, которой касались его пальцы.