Синагога и улица - Хаим Граде Страница 49

— Я бегу с литовцами, потому что не хочу быть оторванной от моих родителей, — воскликнула она, вытащила из-за пазухи пачку купюр и положила на его стендер.

— На, пусть у тебя будет хоть что-то на первое время. Ты хотел быть лавочником, вот и будь, и мучайся, стараясь быть честным в торговле! — И она выбежала из синагоги, чтобы не расплакаться. Годл знала, что этот святоша не подаст ей руки на прощание, потому что после развода она стала ему чужой женщиной. Но знала она и то, что, если только будет жив, он отошлет ей деньги, которые она ему дала.

Таким образом реб Авром-Аба Зеликман стал хозяином лавки своей бывшей жены. Прошло довольно много времени, пока покупатели привыкли к тому, что разведенный раввин, как его стали называть, может посреди бела дня закрыть свою лавку на пару часов и уйти в синагогу. Покупательницам пришлось привыкнуть копаться в товаре, даже самим отвешивать и отмеривать, в то время как лавочник стоит за прилавком, погруженный в чтение святой книги. Он даже не отрывал глаз от страницы, чтобы поторговаться или чтобы пересчитать полученные деньги. Однако, если какая-то незнакомая покупательница принималась торговаться, другие женщины набрасывались на нее:

— С кем вы торгуетесь? С реб Авромом-Абой Зеликманом?

Вдова Басшева Раппопорт тоже знала о нем. Из того, чего наслушалась о нем, она сделала вывод, что это цельный человек. В последний год своей жизни ее муж не раз говорил, что завидует цельным людям, то есть таким, которые идут по одному выбранному пути, в то время как он хотел совместить несколько разных путей, не состыковывающихся между собой. Он хотел быть и хасидом, и светским человеком. Верил, что Бог посылает каждому его хлеб, и все же день и ночь думал о своей торговле. Хотел быть скромным, но не мог отказаться от привычки жить широко. Делал все, чтобы его дети были религиозными, но сам же послал их учиться с детьми светских родителей. Басшева обычно утешала его, говоря, что и сын, и дочь будут, с Божьей помощью, вести себя так, что он будет доволен, но Шлойме-Залман в ответ лишь печально качал головой. Басшева знала и то, что ее муж в последний год своей жизни часто заходил в лавку к разведенному раввину. Она уже поняла, почему он перед смертью попросил, чтобы их сын стал учеником реб Аврома-Абы Зеликмана.

3

От люстры, висящей над бимой, падает большая тень, тянущаяся до самой двери. Тень раскачивается туда-сюда, как будто раздумывая, стоит ли ей выбраться из пустой синагоги на летнюю улицу или, может быть, остаться внутри. В синагоге темно, как в пещере. Только в восточном углу горит желтовато-оранжевым светом электрическая лампа над головами Гавриэла Раппопорта и реб Аврома-Абы Зеликмана. Уже три месяца, как они изучают вместе Гемору и Танах.

Гавриэл — парень с головой илуя. С ходу, после первого же урока по книге «Йоре деа» ^[166], он запомнил наизусть восемь видов недозволенных продуктов и их признаки. Таким же самым образом он проглатывает сейчас законы о мясном и молочном: как большой мальчишка-шалун, который держит во рту кусок белой булки, жует и кричит, глотает и смеется. Однако ребе хочет разобрать это дело обстоятельно. Голова его опущена низко к толстому тому «Йоре деа», где основной текст окружен комментариями, набранными мелким шрифтом Раши. Кажется, что ребе, морща лоб и бурча, медленно продирается через текст, как сквозь густые колючие кусты у подножия высоких прямых деревьев леса. Тем временем его ученик скучает до смерти. Способность запоминать законы кодекса «Шулхан орух» и повторять их наизусть, раздел за разделом, радует его недолго. Потом его мозг снова начинает сверлить мысль: зачем ему трактат «Хулин» и зачем ему «Йоре деа»? Разве он собирается стать раввином или резником? Совсем другое дело было, когда отец был жив, а он изучал Тору дома для себя по два часа в день. Он делал это ради отца, но ему и самому нравилось, что товарищи-студенты будут уважать его за знание Талмуда. Однако теперь он совсем не надевал студенческой фуражки. Один семестр он запорол, а на новый учебный год вообще не записался. По утрам он изучает Тору в синагоге богадельни на Портовой, где ведет молитву и читает кадиш по отцу, и каждый вечер ходит на урок к разведенному раввину. Он стал ешиботником, просиживающим скамейки в синагогах, и все потому, что так взбрело в голову его отцу на смертном одре.

Реб Авром-Аба уже основательно разобрал изучаемую тему и теперь принялся пересказывать ее ученику с таким одухотворенным лицом и с таким напряжением, как будто он читал «Слушай, Израиль», тщательно выговаривая каждое слово, каждый звук. Реб Авром-Аба начал со спора, изложенного в Геморе, и перешел к спору между Раши и тосафистами ^[167], каждый из которых истолковывал Гемору по-своему. Потом он перешел к Маймониду, а от Маймонида — к оспаривающему мнение последнего рабби Яакову бен Ашеру. Наконец он добрался до книги «Бейс Йосеф» ^[168], которая взвешивает и отмеряет, кто из предыдущих законоучителей прав. Только тогда он начал все сначала. Последователи рабби Йосефа Каро ведут между собой ожесточенный спор по поводу новооткрытых подробностей и всяческих уточнений. Гавриэл больше не мог этого вынести и от злости засмеялся:

— Вы растолковываете мне это так, будто тут стоит женщина. Даже не одна женщина, а десять. И каждая — со своим вопросом о молочном и мясном, и все ждут немедленного ответа.

Напряженное лицо ребе смягчилось. Он начал говорить теплым, печальным и глубоким голосом. Тора — это путь, который тянется от древнейших мудрецов через глубокие пропасти, через высокие горы. А раз путь такой длинный и запутанный, можно заблудиться в диких пустынях — в хитроумных идеях и казуистических спорах. Сначала кажется, что именно в этом интеллектуальном копании можно обнаружить множество неведомых сокровищ и, соответственно, — радости. Евреи демонстрируют глубокие познания, остроту своего ума, умение ставить вопросы, однако потом от всего этого остается сплошная путаница или пустота. Тора дана нам, чтобы мы знали, как жить. Мы постоянно должны стремиться к тому, чтобы заповеди Торы стояли перед нашими глазами ясно и ярко. И не только законы книги «Шулхан орух», но и истории из Пятикнижия, слова пророков, притчи из мидрашей, тайны каббалы — все это дано нам с одной-единственной целью: чтобы мы знали, как вести себя с утра до ночи, изо дня в день, всю жизнь.

— Я это уже слыхал, — нетерпеливо покрутил головой Гавриэл.

Вместо того чтобы сделать ученику замечание за неуважительный ответ, ребе встал и начал прохаживаться взад и вперед. В полутьме синагоги и без того высокий реб Авром-Аба выглядел еще выше. Спрятанные в рукава ладони и приподнятые плечи, как будто ему зябко посреди лета, придавали его фигуре некоторую угловатость. Короткая жесткая борода, словно подрубленная тесаком, чернела как смоль посредине и была ослепительно бела по краям. Когда он молчал и слушал, его глаза горели небесно-голубым вечерним огнем. Когда улыбался, по морщинам, огибающим углы его рта, становилось ясно, что он добродушен по характеру. Но едва реб Авром-Аба начинал говорить, Гавриэла переполняло такое ощущение, словно его впихнули в тюремную камеру и заперли тяжелую железную дверь на ключ, да еще и на засов.