Весна в Карфагене - Вацлав Михальский Страница 49

На секунду-другую воцарилась пауза, и зал покатился со смеху. Хохотали с наслаждением, до слез, хохотали все русские от мала до велика.

– Чему они смеются? – спросила губернаторша сидевшего неподалеку от нее адмирала Герасимова.

Продолжая хохотать вместе со всеми, он объяснил ей, в чем дело, на хорошем французском языке. Николь Дживанши в свою очередь объяснила причину хохота маршалу Петену, тот по-солдатски смачно потянул носом пахучий дух жаркого и тоже рассмеялся в свое удовольствие. Первая мизансцена спектакля была сорвана.

Только ко второму действию все кое-как наладилось.

"В Москву! В Москву!" – нелепо и печально звучало со сцены, а Москва была далеко-далеко, за морями, за горами и за темными лесами…

"МАША. У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… Златая цепь на дубе том… (Встает и напевает тихо.)"

Игравшая Машу тетя Даша вела свою роль отменно, видимо, она как-то соответствовала ее общему душевному настрою. Это для Машеньки (Ирины) адмирал дядя Паша был свет в окошке, а для тети Даши никакой не адмирал, а просто муж с двенадцатилетним стажем, "муж объелся груш", которому она всегда могла спокойно сказать: "Павлик, помолчи, пожалуйста"! И он замолкал с покорностью человека, не помнящего себя неженатым.

А Машенька играла свою Ирину из рук вон плохо: краснела, бледнела, путалась в репликах, ни на секунду не забывала о том, как жмет ей в проймах белое платье и какая она, должно быть, жалкая, ничтожная на взгляд со стороны – из зрительного зала. Не раз и не два Машеньку (Ирину) выручал маленький барон Тузенбах, он действительно знал назубок ее роль.

Два акта пьесы прошли без перерыва, а после второго объявили антракт на тридцать минут (в основном для того, чтобы размялись подремывавшие маршал Петен и его свита), публика была предупреждена о том, что третье и четвертое действия также пройдут без перерыва.

В юности парижанка Николь Дживанши была артисткой марсельской оперетты и твердо усвоила, что во время антракта знатные зрители должны идти за кулисы, чтобы благодетельствовать господ актеров своим просвещенным вниманием.

В антракте режиссер жучил всех артистов по очереди:

– Дарья Владимировна, что-то мало в вас влюбленности в Вершинина, а? Надо поднажать! И вы, Павел Петрович, тоже немножко вяленький. Вы ведь влюблены в Машу. Не женаты с юности, а влюблены! Забудьте и про свое адмиральство, и про свою женатость!

– То есть как это, забыть про женатость?! – вступилась за Вершинина (дядю Пашу) Ольга (жена режиссера).– То есть как это забыть, что ты ему советуешь, Петрик?

Все дружно рассмеялись. Все, кроме Ирины (Машеньки), а Машенька подумала о том, что тетя Даша, наверное, и впрямь не любит дядю Пашу и вообще со своим маленьким, остреньким носом и круглыми глазами без зрачков похожа на курицу.

В эту минуту и впорхнула за кулисы губернаторша Дживанши. Она покровительственно поприветствовала всех, подняв руку в белой перчатке, и тут же направилась к Машеньке (Ирине).

– Я восхищена вами, дитя мое! – воскликнула губернаторша и полуобняла Машеньку. – Вы прекрасны! Какое волнение! Какое чувство! Сколько экспрессии! Какой талант!

– Просто вы не понимаете по-русски, мадам, – отстраняясь от ее объятий, дерзко ответила Машенька. – Если бы вы хоть слово понимали по-русски, то сказать то, что вы говорите, могли бы только в насмешку надо мной!

– О-ля-ля, какой характер! А какой французский! У вас парижский выговор! Где вы учились французскому, мадемуазель?

– Дома, – буркнула Машенька и спряталась за спину режиссера.

Губернаторша стушевалась, она никак не ожидала такого приема. Шагнула было вслед за Машенькой, да запнулась о неровно прибитую доску на полу сцены, едва не упала – хорошо, ее успел подхватить за талию Вершинин (дядя Паша).

– Мерси, адмирал, вы тоже прелестны, – пытаясь кокетливо улыбнуться, сказала ему Николь.

– Мерси, мадам! – ответил ей дядя Паша, помог выбраться из-за кулис и сойти со сцены в зрительный зал.

В начале третьего акта Николь Дживанши спросила адмирала Герасимова:

– Скажите, а кто эта девушка в белом?

– Наша воспитанница, графиня Мария Мерзловская, дочь моего друга адмирала, погибшего в России.

– Она сирота?

– Да, мадам, круглая сирота, если не считать меня, – я ее крестный отец.

– О, ле парэн! – изумилась губернаторша. – Какая замечательная девушка!

– Спасибо, мадам, я тоже так считаю.

Наконец наступило четвертое действие, последняя сцена с Вершининым, который пришел проститься в дом трех сестер Прозоровых. Бригада, которой командовал подполковник Вершинин, покидала город. Барон Тузенбах уже получил отставку и был в штатском. Он предложил Ирине (Машеньке) руку и сердце, она согласилась, и они собирались ехать на какой-то пресловутый кирпичный завод работать… А между тем Соленый уже вызвал барона на дуэль, и доктор Чебутыкин ждал в саду Прозоровых, когда его на эту самую дуэль позовут в качестве врача… Ждал, читал свои всегдашние газеты и не верил, что все взаправду, а не понарошку, что на дуэлях убивают… Вот и пришел Вершинин (дядя Паша).

"ВЕРШИНИН. Что же еще вам сказать на прощание? О чем пофилософствовать?.. (Смеется.) Жизнь тяжела. Она представляется многим из нас глухой и безнадежной, но все же надо сознаться, она становится все яснее и легче, и, по-видимому, недалеко то время, когда она станет совсем светлой. (Смотрит на часы.) Пора мне, пора! Прежде человечество было занято войнами, заполняя все свое существование походами, набегами, победами, теперь же все это отжило, оставив после себя громадное пустое место, которое пока нечем заполнить; человечество страстно ищет и, конечно, найдет. Ах, только бы поскорее!

Пауза.

Если бы, знаете, к трудолюбию прибавить образование, а к образованию трудолюбие. (Смотрит на часы.) Мне, однако, пора.

ОЛЬГА. Вот она идет".

Конечно, Вершинин пришел проститься прежде всего с Машей, со своей возлюбленной…

"Маша входит.

ВЕРШИНИН. Я пришел проститься…"

Маша (тетя Даша) вышла из-за правой кулисы, протянула руки навстречу Вершинину (дяде Паше), чтобы сделать шаг-другой и упасть в его объятья… Но в это время из-за левой кулисы, едва не сбив Машу с ног, вылетела Ирина (Машенька), которой и не должно было быть в этой мизансцене… Вылетела в своем белом платье, бросилась на шею Вершинину и горячо, торопливо стала покрывать поцелуями его лицо, шею, плечи…

– Пиши мне… Не забывай! Пусти меня, – пытался идти по роли и в то же время вырваться из Машенькиных объятий подполковник Вершинин (дядя Паша в адмиральской форме).– Пусти меня!

И тетя Даша, и все прочие артисты оцепенели. А Николь Дживанши вскочила на ноги, стала бешено аплодировать и кричать: "Браво! Браво!" Поднялся и сам маршал Петен [47], уверенный, что это и есть финал пьесы. Поднялись все. Все стали аплодировать.