Будь ножом моим - Давид Гроссман Страница 49

3.10

Здравствуй, Мириам.

Не знаю, дошло ли уже до тебя то, что я отправил отсюда. (Горькой) правды ради, я скорее надеюсь, что не дошло и что вчерашняя троица испарилась в воздухе где-нибудь по пути из Тель-Авива в Иерусалим.

В любом случае вчера все выглядело куда привлекательней. Дело вот в чем: раз в году, когда у меня возникает повод для подозрения по поводу Идо, я сбегаю в мою обычную гостиницу на берегу моря – я тебе рассказывал. Маленькая гостиница, принадлежащая пожилой паре родом из Вены. Они содержат ее в чистоте и порядке, и все там выглядит, как во времена его величества Франца Иосифа —

Ладно, расскажу по порядку. Только я вошел сюда вчера вечером, мне тут же стало не по себе. Вместо госпожи Майер за стойкой регистрации стоял худосочный, мускулистый тип с вороватыми глазами и маслянистыми, прилизанными волосами. Только взглянув на него, я сразу понял, что мой маленький оазис у моря сменил владельцев и, очевидно, предназначение (извини, что использовал это слово в данном контексте).

Я собрался было развернуться и уйти, как вдруг услышал свой собственный голос: «О'кей, хочу комнату на неделю». Тип с вороватыми глазами засмеялся: «На неделю? Чем это вы тут собираетесь заниматься целую неделю?» А я надулся от обиды, как последний идиот, и сказал: «А что, тут только по часам сдают?» Он медленно кивнул, изучая меня с ног до головы, будто из нас двоих именно я – подозрительный типчик, или несовершеннолетний, или еще чего, и сказал: «Так будем платить по часам, доктор?» Я уже смекнул, во что ввязываюсь, и, пытаясь спасти остатки достоинства, принялся торговаться. Мол, готов платить только по дням, чтобы хотя бы не держал меня за простака. А он ответил: «Опа, по дням!» Тут же достал калькулятор, посчитал, округлив в сторону большего числа, и пожелал на месте получить всю сумму. Я спросил: «А в чем дело? Думаешь, я сбегу от тебя на середине срока?» Он улыбнулся и ответил, что в море водится разная рыба. А я, именно из-за этой его гнусной ухмылки, достал кошелек и вложил в его руку сумму, равную минимальной месячной зарплате, да еще и пояснил, как бы пытаясь убедить самого себя: «Не пойду же я сейчас искать другую комнату?» Он ухмыльнулся мне. Почему-то всегда, видя, что меня дурят, я будто нарочно позволяю обвести себя вокруг пальца, получая от этого какое-то комичное удовольствие. Тебе подобное наслаждение не знакомо? (Но люди же любят шутов, над которыми можно посмеяться, правда же?)

Ладно, все уже, поезд ушел. Я поднялся в номер и обнаружил, что он очень маленький и душный. За окном вместо вида на море мне открылись задворки бильярдной. В номере стоял маленький шкаф и гигантская кровать, занимающая почти все место в комнате. Дверь почти не запиралась, так что через щель был виден коридор. Похоже, я совершенно выбился из сил, потому что свернулся калачиком и проспал три часа кряду. В армии, когда меня отправляли на какую-нибудь богом забытую базу, я первым делом находил свободную кровать, сворачивался на ней и засыпал. Это напомнило мне, как выглядел Идо, когда мы привезли его из роддома. Крошечный комочек, спеленатый в незнакомом месте. Спит отчаянно, упрямо и одиноко.

Послушай, здесь душно и ужасно скудное освещение. Выйду подышать.

Сегодня ходил десять часов подряд, а может, и больше. С половины шестого утра. Только чтобы не возвращаться туда. Я столько не ходил пешком со времен армейских тренировок. По улицам возле моря, по берегу, по волнорезу. Иду медленно и бесцельно, спускаюсь к морю, поднимаюсь наверх – практически испаряясь. Захожу в кафе или в пиццерию вобрать в себя немного синтетического холода, возвращаюсь.

Ужасно жарко, эти последние хамсины осени. Будто солнце сфокусировано на мне через лупу. Ветер не стихает. Люди нагибаются, входя в поток этого ветра. Трудно глотать, трудно дышать, режет в горле. Песок летит в лицо, как осколки стекла.

Рассказать мне особо не о чем. Просто увидел почтовый ящик и подумал – почему бы и нет.

Ночь выдалась чудовищная. Думал, что я сильнее. Не знаю, в состоянии ли я вынести еще одну такую ночь. Главным образом из-за голосов, окружавших меня со всех сторон (только засыпал, меня тут же будил крик. Будто нарочно ждали, пока я засну, чтобы закричать). Странно, что в таком месте раздается больше криков боли, нежели наслаждения.

Что еще? Как у тебя? Уже было совещание в департаменте образования? Сумела ли ты возразить той управляющей без дрожи в голосе?

Правда не знаю, какой смысл отправлять тебе эту бумажку. Просто поддержать связь. Может, завтра напишу снова. Береги себя.

Никаких особо впечатляющих новостей. За последние два часа ничего не переменилось, кроме того, что, когда я на секунду заскочил в гостиницу за солнечными очками, хозяин сиганул из-за стойки регистрации и преградил мне дорогу под предлогом, что «там сейчас убирают». И меня вдруг осенило: пользуясь моим отсутствием, он извлекает из моей комнаты дополнительный доход! Я хотел закричать, но промолчал. Не стал спорить. Просто почувствовал, как от такой мерзости становлюсь беспомощным и слабым. Как ребенок. Не проронив ни слова, я развернулся и снова вышел на улицу. Может, мне стоит поискать другую гостиницу (но денег-то он мне не вернет). С другой стороны, осталось потерпеть совсем немного. Я решил отнестись к этому как к приключению. По крайней мере, будет о чем рассказать детям (если у меня еще будут дети).

Понятно, что даже в эту минуту он снова пересдает мою кровать, и до ночи возвращаться не стоит. За сумму, которую я ему отвалил, можно было купить всю сеть отелей «Хилтон».

Сегодня твой день в Абу-Гоше, верно? Выпьешь там чашечку кофе за меня?

Закончил гулять. Час и десять минут. Есть один симпатичный почтовый ящик – люблю устроиться в маленьком кафе напротив него.

Знаешь, о чем я только что вспомнил, просто так, без веской причины. О твоем письме «Домработница, которая продержалась один день». Помнишь? Ты рассказывала о беременности Анны, обо всех страхах и переживаниях, что тело не позволит ей выносить ребенка, а домработница ежеминутно заходила и спрашивала, где моющее средство, где полироль для окон, и твое письмо вдруг стало мучительным и безумным. Нет, ты не позволишь ей испортить это письмо и не выйдешь к ней! И вообще, она уже сообщила, что гладить тоже не любит! А вот что ей нравится делать, так это мыть полы, это ей доставляет истинное удовольствие, но сколько же у нас тут полов?!

А я сижу в сторонке и читаю, полностью погрузившись вместе с тобой в эту беременность. Кстати говоря, письмо просто потрясающее – будто тебе необходимо было снова, на бумаге, прожить каждую фазу ее беременности, вновь прочувствовать самые тонкие ее ощущения. Помню, я подумал, что никогда, ни в одной книге не читал такого глубокого и волнующего описания беременности, но и не мог не улыбнуться параллельно развивающейся сцене с домработницей. И не вздумай смеяться! – вдруг сорвалась ты на меня и прямо подпрыгнула. Чего смеешься? Что ты понимаешь? Я плачу ей баснословные деньги, чтобы освободить хоть немного времени для занятий, которые мне так важны! Которые просто жизненно необходимы мне! И вдруг из тебя словно весь воздух вышел, будто иссяк в тебе некий экстракт притворства. Вдруг ты предстала передо мной такой настоящей, растерянной и загнанной в угол. Ты спросила, когда, по моему мнению, наконец повзрослеешь, когда научишься давать указания своей домработнице, не испытывая при этом угрызений совести и стыда за то, что притворяешься матерью семейства, хозяйкой и женщиной. И мама твоя, конечно, тоже тут как тут – такой возможности просочиться в твои мысли она не упустит…