Обожание - Нэнси Хьюстон Страница 46

Я не переезжал от Родольфа и каждый вечер возвращался ночевать в его дом, но днем почти все время проводил у Космо. Родольф, стиснув зубы, принимал это как данность.

Он ни разу не пригрозил измордовать артиста или выкинуть меня из дома, и я был ему благодарен. С самого начала наших отношений мы не клялись хранить друг другу верность: романчики случались и у него, и у меня, но проблем с этим никогда не возникало. С Космо все было куда серьезнее, это могло развести нас с Родольфом, и он это чувствовал, но выбрал тактику ожидания. Что помогло ему обуздать ревность? Прочитанные за сорок лет жизни книги? Или кровь у него была холоднее моей? Не знаю. Позже он признавался, что в прямом смысле этого слова молился, чтобы моя страсть иссякла.

Космо купил роскошную квартиру в центре города. Я приходил туда каждый день и играл для него. Мой репертуар стал богаче благодаря учебе в музыкальной школе, мне удавалась музыка в любом стиле — от барокко до цыганских чардашей. Космо слушал с горячим вниманием, как будто много лет умирал от жажды и моя музыка стала для него той самой библейской рекой из молока и меда; он напитывался ею, ваша честь. Он сидел в кресле, не двигаясь, закрыв глаза, и слушал, слушал… Однажды я играл ему ларго из Сонаты № 3 фа-минор Баха, а когда взглянул на него, то увидел, что его щеки мокры от слез. Отыграв, я убирал скрипку и брал Космо за руку. Он был намного старше, но в нашем телесном общении оставался ведомым, а я — ведущим. Я указывал ему путь. Он был подобен ребенку, делающему первые в своей жизни шаги и удивляющемуся, что он — ну надо же! — способен ходить!

Он был мне так благодарен, ваша честь… Воспоминания переворачивают душу… Я больше ничего не стану говорить.

ФИОНА

Я тоже не знала, что Космо болен. Я поражена. Черт, как мы могли ничего не замечать…

Я удрала в Париж, питая самые радужные надежды, но в тот же день узнала, что телефонный номер Космо аннулирован, а сам он не живет в столице. Что и говорить, ваша честь, меня это слегка выбило из колеи. Но я не из тех, кто поддается унынию и отступает…

Целый год я плыла против течения: звонила, показывалась в разных театрах, ходила на интервью и прослушивания… Мне пришлось научиться отпихивать шаловливые ручонки режиссеров, продолжая улыбаться им, чтобы не лишиться шанса получить роль. У меня та же беда, что была у Мэрилин Монро: мои сиськи привлекают к себе такое внимание, что саму меня никто всерьез не воспринимает. Это была сущая каторга, но я не отступалась, то и дело вспоминая слова, которые Космо сказал мне на берегу пруда: «Ты тоже могла бы стать актрисой». Что ж, я это докажу. Ему, себе, миру.

В самом конце первого года в Париже я наконец начала играть — в основном на радио, и это просто чума для женщины с моей внешностью, но лиха беда начало. Я рассказываю все это, чтобы вы поняли: я знать не знала, что происходит дома. С матерью я разорвала все связи — решительно и бесповоротно, как это бывает в восемнадцать лет. (Между нами говоря, ваша честь: скорее всего, я злилась на нее за развод с отцом. Теперь, когда я сама в разводе, злость на маму почти прошла.) Я сделала все, чтобы забыть прежнюю жизнь. Но однажды в III округе, неподалеку от улицы Мэр, где маленькая Эльке жила с матерью-шляпницей, я случайно встретила одного из своих давних клиентов. Его звали Жак. Очень приличный господин, хорошо одетый, и все такое прочее. Он узнал меня посреди улицы Кенкампуа и сказал, вернее, просюсюкал: «Ну как, Джина, в Париже дела идут лучше?»

Джина — это был мой псевдоним на панели. Он застал меня врасплох и ужасно разозлил: я год корячусь, пытаюсь начать новую жизнь и стать другим человеком, и нате вам — этот тип говорит со мной, как со шлюхой. Он рассыпался в извинениях и, чтобы загладить вину, пригласил поужинать. Я давно не ела по-человечески и не стала отказываться — мысль о солянке, сдобренной хорошим белым вином, согревала мне душу. Мы выпили две бутылки, и, когда Жак начал меня хватать, я не послала его сразу, расслабившись от вкусной еды в шикарном ресторане. Он пригласил меня пропустить по рюмке ликера у него в номере, но я и тогда — сейчас вы скажете, что я полная кретинка! — ничего такого не подумала. Сами понимаете, ничего хорошего не вышло.

Минут через десять он сказал: «Слушай, ты, конечно, великая актриса, но роль оскорбленной девственницы тебе явно не подходит! Не смеши меня! Давай, малышка, не ломайся, я тебе заплачу».

Он хлопнул меня по заду, а когда я снова отказалась, озверел. Бросил меня на кровать. Так вот, верите ли, ваша честь, на помощь мне снова пришел Космо.

Наверное, все дело было в имени того мужчины — Жак. Внезапно я вспомнила, как мы играли в Джека и волшебный боб и как я тогда разъярилась. Я была самым страшным великаном на свете! И вот пятнадцать лет спустя, в номере роскошной гостиницы, где меня собирался изнасиловать этот грязный подонок, я снова превратилась в того великана. Фи, фа, фо, фам… Мое тело начало расти и раздуваться, в кровь выплеснулся адреналин, я стала похожа на Попи, наевшегося шпината, или на Астерикса, хлебнувшего волшебной настойки… а Жак не понял, что происходит, ваша честь, не успел понять. Через три секунды он валялся на полу у стены, а я выскочила из номера.

Спасибо, Космо.

Ладно. Все вернулось на круги своя. Еще год я перебивалась, играя маленькие роли, а потом — и, честно говоря, с великим облегчением — решила выйти замуж за Жан-Клода. Он работал режиссером на радио и давно меня добивался. Я подумала: что ж, он симпатичный, хорошо зарабатывает, а мне нужна передышка. Но передохнуть не удалось: через три недели после свадьбы я поняла, что беременна, и на сей раз не имела ни малейшего желания избавляться от ребенка.

Я позвонила маме, чтобы сообщить ей новость. Она была на седьмом небе от радости, и мы помирились.

Мой сын Ксавье родился в июне 1988-го, мне тогда было двадцать лет.

ФРАНК

Я с ума сходил из-за разлуки с сестрой, ваша честь. Я всегда думал, что это Фиона зависит от меня, но стоило ей уехать в Париж, и я понял, что тоже от нее завишу. Без нее мои приключения стали не такими увлекательными и уж точно менее прибыльными.

К счастью, у меня остался Касим. Мы были неразлучны — мы и наше Острое Перышко. Мы всегда держали его в одном и том же месте — за старым гаражом между нашими домами, чтобы легавые не нашли, если нагрянут с обыском. А налетали они часто — ох, сколько же ночей мы провели в участке! — но ни разу не прищучили нас, и дома наши остались чистыми.

ФИОНА

Я приехала в деревню на Рождество вместе с Жан-Клодом и Ксавье. Мамино знакомство с моим маленьким семейством прошло на ура, а вот с Франком было сложнее. Я чувствовала себя неловко, потому что он поглядывал на моего мужа с этаким высокомерным презрением, как на пентюха, а сына будто вообще не замечал. Я не знала, как восстановить былую — особую — близость между нами. Когда он предложил совершить вылазку в средний город — только мы вдвоем и больше никого, — я согласилась без особого желания. Я знала, что Франк ведет все ту же дерьмовую жизнь — не работает, живет на пособие, ворует и балуется кокаином. Единственное, чего я прежде не видела, это тайника, где они с Касимом прятали свой нож. Я посмотрела и пожала плечами: «Подумаешь!» Франк потемнел лицом и замкнулся, и я поняла, что ранила его самолюбие. Но не могла же я и в самом деле восторгаться подобными вещами! Когда у женщины ребенок, ей не до ножичков.