Обожание - Нэнси Хьюстон Страница 44

Это был он. Что значит — он?

Иона — вот кто залечил наконец жестокую рану.

Иона — его брат, сын женщины, которую по-настоящему любил его отец.

Иона — решение, ключ, примирение, полнота, спасение, любовь, красота, вновь обретенная молодость.

Иона — музыка.

А Родольф? Элегантный профессор истории, уже три года бывший официальным любовником Ионы и сидевший в тот вечер за соседним столиком? Так вот — Космо его не заметил. Даже когда увидел — позже, — все равно не заметил. Существовал только Иона.

Ему нужен был Иона.

Он хотел любой ценой заполучить Иону.

ФРАНК

А я тем временем — давайте, ваша честь, ненадолго отвлечемся от трагического оборота, который принимают события, — бросил лицей. Чтобы быть поближе к Касиму, снял комнату на авеню Шарля де Голля, на окраине Шанселя, рядом с парижской автострадой: очень спокойное место, сами понимаете — машины, грузовики, шум и вонь! — но покоя я наелся по самое не хочу и теперь жаждал острых ощущений.

Мы с Касимом стали закадычными дружками. Он нашел работу в автосервисе недалеко от дома, ему исполнилось девятнадцать (он на три месяца младше меня), он был красив как бог и великолепно сложен, я был не таким крепким, зато за словом в карман не лез, мы отлично дополняли друг друга и проворачивали все более рискованные дела, чтобы жить припеваючи. Настроение у Касима было тогда не ахти какое: однажды он процитировал мне арабскую пословицу: Мы печем хлеб — но не для себя. Его отец убивался на работе, чтобы улицы в центре города были красивыми для туристов, а когда Касим шел по этим самым улицам, на него бросали косые взгляды, а то и вовсе оскорбляли — мол, убирайтесь к себе домой! Его дом находился в пятистах метрах от центра, и Латифа права, ваша честь, когда говорит, что Шансель — далеко не город вашей мечты, это убогое местечко, и моя мать права — бывает и так! — когда утверждает, что мечты нужны человеку ничуть не меньше хлеба и воды.

И мы с Касимом сказали себе: что ж, помечтаем! Мы живем в прогнившем обществе, так зачем корячиться, пытаться встроиться в него! Каждый день по телевизору показывали продажных политиков, которых никто и не думал беспокоить, зато Касима легавые тягали через два дня на третий: угрозы, оскорбления, личный обыск, наклонись, ну-ка, что там у тебя в заднице, все полицейские — педики, ваша честь, надеюсь, вам это известно, и мы подумали: вы считаете нас ворами — ладно, будем воровать!

Именно тогда я окончательно понял, как глупа крестьянская мудрость. Деньги есть деньги, но не стоит зарабатывать слишком много, нужно уметь ишачить, терпеть, затягивать пояс, быть покорным, готовым на жертвы — не веря ни в Бога, ни в рай после говенной жизни на земле, вообще ни во что не веря! Девять десятых человечества прозябают в нищете, говорил я Касиму, и нечего надеяться — мы никогда этого не изменим, так не будем терять время. Нужно урвать свой кусок счастья — никто не поднесет нам его на блюдечке. Я излагал все это Касиму, он слушал, разинув рот, и я чувствовал, ваша честь, что у меня будет не просто сообщник, а ученик! Мы молоды и красивы, говорил я, так воспользуемся этим, пока есть возможность! И мы воспользовались — еще как воспользовались, скажу я вам!

Мы не были законченными психами. В те годы, в 1984—1985-м, все больше молодых в Шанселе травили себя крэком, брат Касима окочурился от передозировки, а вот мы проскочили, потому что знали меру: нюхали только кокаин и курили травку. Все эти удовольствия стоят денег, вы не вчера родились, ваша честь, и наверняка знаете, как добывают бабки подобные нам парни.

Мы называли это пошарить в Шарите (усекли юмор?): к востоку от среднего города находится маленький городок Шарите, а на дороге между ними находится куча магазинов, торгующих по оптовым ценам. Там продается все — от мебели до обуви, и в выходные люди приезжают отовариваться. В конце дня мы прохаживались около касс, причем никогда не залетали дважды в один и тот же магазин, остальное можете домыслить сами. Никакого огнестрельного оружия — нам хватало Острого Перышка, того самого ножа, который Хасан, уезжая во Францию, доверил Латифе, сказав, что однажды он будет принадлежать их сыну. Ну да, Касим чуточку раньше вошел в права наследства, но мы очень хорошо заботились о ноже, любовно его полировали и точили, он был нашим амулетом.

Как же мы веселились на пару! Вам, наверное, было бы приятнее услышать, что мы чувствовали себя ничтожествами, но это не так: когда я вспоминаю то время, у меня сладко ноет сердце! Если добыча была хороша, мы отправлялись шиковать в Париж: гостиница на Елисейских Полях, девочки, шампанское, ночные клубы и прочие развлечения. Я готов был гулять в Париже до бесконечности, но только вместе с Касимом, а он не хотел надолго отрываться от семьи: его отец не мог один прокормить десять ртов, и в Касиме говорило чувство долга — как-никак старший сын. Если я говорил: «Ты мог бы оставить свою чертову работу в автосервисе!» — он отвечал: «Нет, это чистые деньги, и я с легким сердцем отдаю их матери».

Я же тысячу лет не видел мать и ее друзей, односельчан — всех, за исключением Фионы. В шестнадцать лет моя сестричка выглядела на все двадцать, у нее были потрясающая задница и дивные буфера, одно время я даже подумывал сам лишить ее невинности, но решил, что и так владею ею во всех остальных смыслах, да и не очень-то мне хотелось трахаться с ней, потому что у мужика в койке отказывают тормоза, а она должна была видеть во мне Рэмбо, глаза из камня, тело из камня, сердце из камня, как в детстве, вот я и отдал ее Касиму, и мы отпраздновали это дело кокаином. Потом я поместил объявление в газете среднего города — «для тех, кто понимает», и таких нашлось немало, я даже удивился шквалу телефонных звонков, и Фиона два года работала на нас, два года — но только по выходным, потому что жила дома и ходила в лицей, а клиентов принимала в моей берлоге, а мы с Касимом караулили поблизости — с Острым Перышком — на случай неприятностей. Нам не очень-то нравилось представлять, как эти скоты ухают и сопят на нашей дорогой Фионе, особенно Касиму, потому что он слегка запал на мою сестричку, но ее это вроде бы и не трогало, она отдавала нам денежки с этаким залихватским смешком, как девушка из письма Космо, которая резвится и дурачится, поддавая ногой человеческую голову. Можно сказать, мы хорошо всех поимели, все у нас шло как по маслу! На деньги Фионы и выручку от налетов на магазины мы жили просто роскошно…

ЛАТИФА

Я сожалею, мадам Эльке. Не знаю, что и сказать, так сильно я сожалею.

ФИОНА

Не печальтесь, Латифа. Меня это не убило! Смотрите, я здесь, у меня все хорошо. Теперь я могу вам сказать: мы с Касимом безумно любили друг друга и защитила меня именно его любовь… а вовсе не Острое Перышко! А еще мне совершенно неожиданно помогла наука Эльке. Мужчины овладевали только моим телом — мыслями я была очень далеко. Я просто отсутствовала. «Работая» с клиентом, я целовалась с Касимом, нежилась в его объятиях, слушала, как он обращается ко мне на арабском… В своем воображении, конечно. Я обожала музыку этого языка, ваша честь (видите, я снова обращаюсь к вам на «вы»), я с детства мечтала о таком, язык, который ничего не означает, не язык — чистая музыка. Бегло по-арабски Касим не говорил, но знал наизусть суры Корана, которым научила его мать, их-то он и читал мне всякий раз, когда нам удавалось побыть вдвоем. Вряд ли такое часто случается — чтобы религиозный текст так разжигал желание…