Пастух своих коров - Гарри Гордон Страница 43

— Что ж, Макарик, давай выпьем за белые пятна истории. Ты не бойся, — засмеялся он. — У меня всего одна бутылка. Так что не засидимся. Есть, правда, перегородки грецкого ореха на спирту, но это лекарство от щитовидки.

После второй рюмки Макар успокоился. Небо на западе вызревало оранжевым и малиновым, туча, похожая на щуку, плыла поперек заката.

— Давайте за Тасю, — предложил Макар. — У нее сегодня температура.

Ветерок пробежал по темным травам, пронизанным стелющимся солнцем.

— Тихо! — сказал Макар и поднял палец. — Соловей.

— Ну и что, — удивился Яков Семенович. — Да они все лето…

— Нет, нет, — ответил Макарик. — Алябьев!..

Они прислушались.

Из сумрачной глубины деревни высоко переливался хорошо поставленный голос Ксюши.

— А, вундеркинд, — узнал Яков Семенович. — Она говорила, что консерваторию окончила, поди ты, думал, врет. Ну, давай за святое искусство.

Он растерянно повертел пустую бутылку и аккуратно положил ее под куст. Оглядел табуретку, посмотрел под ноги.

— Странно. Вроде и не пролили. Когда ж успели?

— А не пора ли нам, Яков Семенович, подлечить щитовидку?

— В самый раз. Сейчас принесу. А ты пока прокашляйся. Петь будем.

Едва стемнело, упали первые капли дождя, крупные, торжественные, и тут же зарядил обложной, будничный, бесстрастный.

Яков Семенович крепко держал Макара за талию, в другой руке у него болталась щука — подарок деткам. Шлепая набухшими башмаками по светящимся в темноте лужицам тропинки, они пели, на удивление стройно:

Еще не вся черемуха

Тебе в окошко брошена.

Еще не скоро молодость

Да с нами распрощается,

Люби ж, покуда любится,

Встречай, пока встречается…

— Встречай меня, хорошая… — пропел Макар жене и замолчал, глядя куда-то вперед, в будущее, как народоволец, готовый ко всему.

— Мама, посмотри на него, — простонала Сяся, — мокрый, грязный и совершенно бухой. — Она сверкнула глазами на Якова Семеновича. — Спасибо, дядя Яша. Хоть привели.

Евгения Георгиевна рассмеялась, разряжая обстановку.

— А глаза его березовые строги и печальны… — пропела она. — Оботри мужа и уложи спать… Какой дождь, как же ты, Яша, домой доберешься? Да ты трезвый! — пригляделась она.

— Я, Женечка, к сожалению, никогда не пьянею. Такое мое еврейское счастье.

На рассвете хлопнула входная дверь, задребезжало в сенях ведро. Яков Семенович выглянул — на пороге стояла мокрая Ксюша, улыбалась размазанным лицом. Дождь не прекращался.

— Ты, конечно, взрослый человек, — сдержанно сказал Яков Семенович, — но если дома не ночуешь — предупреждать надо.

— Прости, Яшик, — проникновенно ответила Ксюша. — Я слушала флейту. Это волшебно!

— Всю ночь?

— Всю-всю, до капельки! Я поглощена!

4.

Нашивкин сидел у окна и, покуривая, скучал. Валя уехала в Москву, на обследование, но внезапная свобода не радовала, а угнетала, и бесконечный дождь шипел в траве, и руки не к чему приложить.

Проводив Валю на катер, сделал Нашивкин попытку напиться для порядка, пошел к Митяю. Тот, хоть и выставил, был неприветлив и раздражен. Эти хреновы мракобесы мышей не ловят, для них же старались, такие бабки вложили… Князь сбежал, а Семеныч тюкает с мужиками топориком, как курица лапой, — детский сад…

— Ты мне, Сан Саныч, не вздумай Лене налить, — предупредил Митяй.

Какой, на хрен, Леня. Видел Нашивкин из окна мокнущие, ничем не прикрытые доски и скользкие бревна. Ни Лени, ни Ваучера. Дураков нет — мокнуть посреди луга незнамо зачем.

Дождь не прекращался уже третьи сутки. Низкие облака бежали с запада, иногда облако останавливалось, на него натыкались следующие, образовывалась пробка, потом куча мала, более мелкие и светлые обегали кучу с флангов и неслись вперед. Внизу было тихо, верхушки деревьев не качались, иногда срывался короткий местный шквалистый ветер, свистел в высоком осоте, срывал белые барашки с коричневых волн.

Корова или занемогла, или чего-то боится, не подпускает к дойке, пришлось даже огреть ее палкой. Тягостные предчувствия овладели Нашивкиным, человеком практической жизни, мало чувствительным к пустякам. Он попытался разобраться. Валя? Она больна, это ясно, но это ясно давно и есть лечение, а нынешнее обследование — запланированное и только на пользу. Корова? Ничего такого, в крайнем случае просрется, всего и делов. Дальше. Ни с кем вроде не ссорился, никому не должен, и дела никакие не горят. Сам — здоров, в свои пятьдесят пять еще ого-го. «Это все дождь, Сан Саныч, — уговаривал он себя. — Дождь и безделье, а не хочешь работать — ложись и смотри телевизор».

Не только Нашивкин страдал от погоды — Митяй с утра был мрачен, гонял работницу Нинку, довел ее до слез, велел выметаться на свою неньку-Украину в двадцать четыре часа, заставил Леню, чтоб не бездельничал, колоть под дождем дрова, зацепил длинной слегой электропроводку под крышей сарая, порвал ее, матерясь, вскарабкался на Леню и отремонтировал, на радостях шарахнул в воздух из пистолета и перебил проводку почти в том же месте…

Леша Благов играл с женой в нарды.

— Шеш Беш! — кричал он и хлопал в ладоши.

Вошел Митяй.

— Я баню затопил, — мрачно сообщил он.

— Опять нажретесь? — полюбопытствовала Зоя.

— А как же! — улыбнулся Леша.

— Это скучно, — сказала Зоя.

— Скучно, — подтвердил Митяй, — не нажремся. — И вышел.

К вечеру дождь превратился в насыщенный туман, шевелящийся мелкими каплями. Стояла зимняя тишина — залег ветер, и стало очевидно, что исчезли кузнечики, растворились лягушки, испарились птицы. Только далеко в бору изредка досадовала кукушка.

Ксения тихо сидела в горнице за компьютером, Яков Семенович похаживал по комнате, проборматывая строчку.

Свет из окна ложился на серый кустарник, мерцали на нем золотистые капли. За кустами, у реки, теплилась лужица пламени, затухала, колеблясь, и вновь раскалялась добела.

«Кто бы это мог быть, — удивился Яков Семенович. — Туристы редко сюда забредают, да и то в хорошую погоду. Пойти посмотреть, мало ли…»

Морось упала, остался только туман, искажая пропорции и расстояния. Огонек метался, казалось, вдалеке, но вдруг — за кривой проекцией ветлы — открылся рядом, в трех шагах. Костер горел слабо, пламя держалось только за счет прошлогодних сучьев, не успевших промокнуть насквозь. Над костром сидели три фигуры в одинаковых плащах с опущенными капюшонами. Сидящие по бокам были, судя по силуэтам, людьми молодыми и хрупкими, может быть даже женщинами. Сидящий посередине держал ладони над пламенем, как будто удерживая его и согревая.