Принц Модильяни - Анджело Лонгони Страница 43

После этой фразы я смотрю на полулежащего на столе Мориса с сочувствием. В нем есть что-то, что меня привлекает, особенно сейчас, после того как я узнал о его болезни. Макс продолжает:

– В их жизни есть эпизоды для романа, полного волнующих страстей. Они живут втроем в скромном доме, Сюзанна зарабатывает продажей своих картин и картин сына. Работы Андре не очень хорошо продаются. На Монмартре их называют «проклятой троицей».

– Я не вижу в них ничего проклятого. – Мануэлю не нравится это прозвище. – Андре действительно любит Сюзанну. Я никогда его не видел с другими женщинами. Она много развлекалась в прошлом, а сейчас, похоже, остепенилась. Про Мориса можно лишь сказать, что, если бы не его ужасное детство, он был бы другим человеком.

Я заинтересован еще больше.

– А какое у него было детство?

– Сейчас Сюзанна спокойная, уравновешенная, она всегда рядом с Морисом. Молодость же ее была бурной, ей нравилось гулять по ночам, встречаться с мужчинами. Мориса она бросала одного.

Макс уточняет:

– Сюзанна знает, что это ее ответственность и что бесхарактерность Мориса – в том числе и ее вина. Что ужасно, так это насмешки и издевательства в отношении Мориса. Даже художники и люди широких взглядов плохо с ним обращаются. Богемный образ жизни их не сдерживает. Буржуазное поведение сложно изменить.

После того как мы поели, мои друзья принялись пить. Насколько я понял, все нашли деньги на этот вечер, чтобы оплатить счет Розалии. Я больше не в состоянии оплачивать обеды и ужины за всех, я уже потратил половину привезенных с собой денег. Пошли слухи, что Модильяни всех угощает. Я не работаю, плачу за жилье, за еду и за обучение в академии Коларосси. Впрочем, своей первоначальной щедрости я обязан тем, что принят в круг художников.

Тучный молодой человек с приятным, мягким лицом и слегка изогнутым носом разговаривает с Максом Жакобом. Молодой человек одет как денди, но весь вспотел, как будто долго бежал. Он поворачивается ко мне по указке Макса и улыбается. Я улыбаюсь в ответ. Они знаком подзывают меня к себе.

– Амедео, познакомься, это Гийом Аполлинер.

– Очень приятно.

Я протягиваю ему руку, он ее пожимает и удерживает.

– Я очень рад знакомству. В конце концов, Париж – большая деревня. Особенно в нашем окружении. Слух уже распространился.

– Простите, какой слух?

– Прошу тебя, давай на «ты».

– Хорошо. Так какой слух распространился?

– Что один молодой итальянец дискутирует с Пикассо на равных, привлекая всеобщее внимание.

– А это странно?

– Знаешь, это не я решаю. Это решают люди, которые вас слышали. Я спрашивал у Макса его «трактовку».

– А нужен трактовщик?

– Разумеется. Кто-то, кто умеет рассказывать с должным мастерством и критической основательностью.

– Вы хотите сказать, что пара слов, которыми я обменялся с Пикассо, во всем этом нуждается?

– Ты хочешь умалить свои достижения? Это редкость в Париже. Здесь скромность не популярна. Но если ты, напротив, решил принизить Пикассо, то такое здесь тем более не приветствуется.

Макса очень веселит слушать Аполлинера и смотреть на мое недоверчивое и изумленное лицо. Гийом же продолжает:

– Если же, насколько я понимаю, ты преуменьшаешь важность вашей встречи, тогда я тебе скажу, что ты не умеешь пользоваться случаем.

– Каким случаем?

– Во-первых, показать свои картины Пабло. Во-вторых, показать свои картины другим художникам. В-третьих, показать свои картины владельцам художественных галерей.

– Но у меня нет картин.

Гийом резко поворачивается к Максу Жакобу:

– Как же так? Ты мне сказал, что он художник.

– Мне так сказал Мануэль Ортис де Сарате.

– Да, я художник, я бы хотел и ваять, – но я еще ничего не сделал в Париже.

Макс гладит меня по голове и говорит в шутку:

– Бедненький, он приехал пару месяцев назад. Ему нужно дать время.

– Пару месяцев? Почему же мы раньше не встречались?

Макс все больше веселится.

– Я задаюсь тем же вопросом, я сам только сегодня с ним познакомился. Мой дорогой Гийом, иногда жизнь несправедлива.

– До такой степени?

Они подшучивают надо мной! Гийом кладет руку мне на плечо.

– Пользуясь общими знакомствами, я тебя попрошу в следующий раз предупреждать о своем намерении куда-то пойти, как сегодня. Я должен приносить пользу парижскому художественному бомонду и, в соответствии с контрактом, должен быть в курсе всего происходящего.

– С контрактом? Каким контрактом?

– С самим собой. Я выполняю неблагодарную работу писателя, поэта и, прежде всего, критика.

– Ты художественный критик?

Макс приходит мне помощь, все так же шутя:

– Критик, который ничего не понимает в искусстве, в особенности в живописи, и не может отличить олеографию от оригинала.

– Отсутствие знаний техник разве мешает быть знатоком красоты?

– А ты знаток?

– Определяющая фигура в создании чужой славы. Помни об этом.

Макс отпускает язвительную шутку:

– Аполлинер может объявить человека гением с такой уверенностью, что заставит всех в это поверить.

– Неблагодарное дело. Я бы хотел, чтобы кто-то сделал нечто подобное в отношении моей поэзии и литературных произведений.

– Друг мой, достаточно найти кого-то, кто не разбирается в литературе так же, как и ты в искусстве.

– Я заслужил доверие благодаря некомпетентности. Амедео, ты уже принадлежишь к какому-либо художественному течению?

– Я не знаю, в Италии не так много художественных течений…

Он меня перебивает:

– Я говорю о Париже.

– Нет, я здесь еще не думал о том, к какому течению…

– В предстоящие месяцы многое произойдет, и, знаешь, некоторые итальянцы двигаются в этом направлении с помощью нашего друга Джино Северини.

– Да, мне кажется, я понимаю, о чем ты.

– Ладно, когда ты решишь, к какому течению принадлежишь, скажи мне об этом; так ты избавишь меня от ненужных усилий. Знаешь, как порой сложно установить этот факт про художника, основываясь лишь на незначительных нюансах? Трактовка меня сильно утомляет и смертельно надоедает.

У меня страшное желание выкурить тосканскую сигару. Розалия заказывает сигары в Италии, я купил у нее пару штук и вышел покурить. Ночной воздух прохладен, приближается парижская весна. Мне нужно подумать о том, что сказал Аполлинер. Я никто, я делаю только наброски, не принадлежу ни к какому направлению, стилистические течения мне не интересны.