Ева Луна - Исабель Альенде Страница 40

— Значит, так: ее зовут Ева Луна, и она поживет у тебя, — объявил Наранхо.

— Да ты с ума сошел, сынок.

— Я тебе заплачу.

— Повернись-ка, девочка, дай я на тебя посмотрю. Я этим делом не промышляю, но…

— Я тебе ее не работать привел! — перебил Уберто.

— А я ее пока и не собираюсь пристраивать, ты сам-то посмотри на нее: кому она сейчас даже даром нужна? Ничего, начнем потихоньку учить, а там видно будет.

— И не вздумай. Она моя сестра, ясно тебе?

— А на кой черт мне тут сдалась твоя сестра?

— Чтобы тебе не скучно было; она здорово сказки рассказывает.

— Чего?

— Сказки рассказывает.

— Какие еще сказки?

— Ну, про любовь, про войну или страшные — в общем, любые, какие захочешь.

— Ну и дела! — воскликнула Сеньора, окидывая меня благосклонным взглядом. — Но в любом случае, Уберто, ее надо немного привести в порядок, я думаю, ты это сам понимаешь. Посмотри-ка на ее локти и колени: это же не кожа, а панцирь броненосца. А тебе, девочка, придется научиться хорошим манерам; взять хотя бы осанку и умение держаться: вот чего ты, спрашивается, на стуле сидишь, как будто на велосипеде?

— Не вздумай вбивать ей в голову эту чушь, лучше читать ее научи.

— Читать? Это еще зачем? Она что, ученой быть собирается?

Уберто умел принимать решения быстро и уже в те юные годы знал, что его слово должно быть законом для окружающих. Посчитав дело решенным, он встал и, сунув в руки женщине несколько купюр, направился к двери; он обещал заходить почаще и еще выдал Сеньоре целый список рекомендаций и требований, касающихся моего содержания. Вместе со стуком его каблуков до меня доносилось: не вздумай перекрасить девчонке волосы, иначе будешь иметь дело со мной, по вечерам пусть из дому не выходит, сама знаешь, какая хрень на улицах творится; как тех студентов убили, считай, каждый день поутру трупы находят, купи ей одежду нормальную, ну чтобы на приличную девушку была похожа, я за все заплачу, молоко ей давай, говорят, от него полнеют, если я понадоблюсь, дай знать через любого парня в том кафе, где Негро работает, я мигом появлюсь, ну и… спасибо тебе, в общем, я твой должник, помощь нужна будет — сразу зови. Едва он вышел за дверь, Сеньора тотчас вернулась в комнату и улыбнулась мне своей обворожительной улыбкой; затем она обошла меня со всех сторон, явно оценивая — строго и беспристрастно; я же встала со стула, глядя в пол перед собой и покраснев до ушей; вплоть до этого дня никто одним только взглядом так четко и убедительно не доказал, что по всем пунктам меня следовало отнести к классу полных ничтожеств.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать, что-то вроде того.

— Ты, главное, не переживай, красивыми не рождаются, красота терпения и сил требует; в любом случае постараться стоит, потому что, если женщина добивается своего и становится красивой, считай, она свою жизнь уже устроила. Для начала подними-ка голову и улыбнись.

— Я бы лучше читать поучилась…

— Нечего повторять всякую чушь, которую Наранхо мелет. Не слушай ты его. Мужчины, они упрямые и тщеславные, слова им поперек не скажи. Лучше во всем с ними соглашаться, а делать все равно по-своему.

Судя по всему, Сеньора была ночной птицей: все окна в ее квартире были надежно прикрыты от дневного света плотными шторами. Искусственное освещение в ее жилище представляло собой немыслимую россыпь электрических лампочек самого разного цвета; когда она включала их все разом, казалось, будто находишься в цирке. Она показала мне пышные папоротники, украшавшие углы комнат, — искусственные, из самого лучшего пластика, — бар с бутылками и разнообразными бокалами и рюмками, девственно-чистую кухню, где я не приметила ни единой сковородки, и провела в свою спальню: там на большой круглой кровати восседала испанская кукла, одетая в платье в горошек. В ванной все было уставлено баночками и флаконами с самой разной косметикой; огромные розовые полотенца тоже произвели на меня сильное впечатление.

— Раздевайся.

— А?

— Одежду снимай. Да не бойся, я просто хочу тебя отмыть хорошенько, — засмеялась Сеньора.

Она наполнила ванну водой, всыпала в нее пригоршню какой-то соли, отчего в ванне поднялась обильная пена. Я поначалу не без опаски погрузилась в эту невесомую благоухающую роскошь и лишь через пару минут издала восторженный вздох: такого удовольствия я не испытывала никогда. Наверное, я даже задремала, вдыхая аромат жасмина и кремового, цвета меренги, мыла, но тут в ванной снова появилась Сеньора с жесткой мочалкой-перчаткой. Она сильно растерла меня, ополоснула чистой водой, помогла вытереться, припудрила подмышки тальком и капнула духами сзади на шею.

— Одевайся. Сейчас сходим что-нибудь поедим, а потом прямым ходом в парикмахерскую, — объявила она.

Прохожие на улицах сворачивали шеи, глядя на мою покровительницу, которая шла по городу с видом тореадора-победителя; ее одежда, пожалуй, была излишне дерзкой и вызывающей даже для наших краев, с присущими им яркими красками и всемирно известными женщинами-воительницами. Платье облегало ее фигуру, демонстрируя окружающим каждую выпуклость и впадину роскошного тела, на запястьях и шее сверкала бижутерия, кожа была белой как мел — в этих районах города такой цвет все еще высоко ценился, хотя среди богатых людей уже распространилась мода на бронзовый, пляжный загар. Позавтракав, мы отправились в салон красоты, где с появлением Сеньоры настроение как сотрудниц, так и клиенток изменилось к лучшему. Сверкая безупречной улыбкой, она тепло поздоровалась со всеми, но в то же время держалась уверенно и царственно, как, наверное, и подобает истинной гетере. Парикмахерши обслужили нас по высшему разряду, и салон мы покинули в отличном настроении, а я вообще почувствовала себя совсем другим человеком. Довольные жизнью, мы прогулялись по центру города: я — с гривой, уложенной в стиле эпохи трубадуров, а моя спутница — с вырезанной из панциря черепахи бабочкой, словно запутавшейся в паутине ее вьющихся волос. За нами оставалась почти физически ощутимая кильватерная струя ароматов духов, шампуня и лака для волос. Когда дело дошло до магазинов, Сеньора заставила меня перемерить все, что попадало ей под руку, за исключением, пожалуй, брюк. Как я поняла со слов моей покровительницы и новой наставницы, по ее глубокому убеждению, женщина в мужской одежде смотрится так же нелепо и потешно, как мужчина в женской. Под конец она сама выбрала мне восхитительные туфельки-«балетки» и несколько широких платьев с эластичным поясом точь-в-точь как те, что я видела на героинях многих фильмов. Самым драгоценным, с моей точки зрения, приобретением был изящный лифчик, в котором, несмотря на его достаточно скромный размер, мои, еще более скромные, груди перекатывались, как две потерявшиеся на дне чашек сливы. Когда со мною наконец было покончено, я ощутила себя совсем другим человеком. Долго смотрела я в зеркало, пытаясь отыскать знакомые черты в том растерянном крысенке, что глядел на меня с противоположной стороны покрытого амальгамой стекла.