Большая грудь, широкий зад - Мо Янь Страница 40

Третья сестра принесла куропаток домой, накормила матушку мясом, сестёр и маленького паршивца — бульоном, а Шангуань Люй отдала кости, которые та сгрызла с громким хрустом. То, что куропаток поднёс чужак, она сохранила в тайне. Благодаря куропаткам насытился и я, потому что матушкино молоко вскоре обрело чудесный вкус. Матушка несколько раз пробовала накормить мальца Сыма, пока я спал, но тот не брал грудь ни в какую. Так и рос на травках, корешках и на коре деревьев, причём поедал всё в таких количествах, что только подавай.

— Ну чистый ослёнок! — изумлялась матушка. — Видать, судьба ему такая — траву уминать с самого рождения.

Даже какашки у него напоминали ослиные. Более того: матушка считала, что у него два желудка и что он может жевать жвачку. Бывало, отрыгнёт ком травы и пережёвывает, зажмурившись от наслаждения. В уголках рта у него выступала слюна. Прожевав, он напрягал шею и шумно проглатывал.

С пришлыми началась настоящая война. Сначала урезонивать их отправился почтенный Фань Сань, он вежливо предложил им убраться. Пришлые выдвинули своего представителя, того самого парня, что поднёс третьей сестре пару куропаток, умелого птицелова по прозванию Пичуга Хань. Уперев руки в рогатки на поясе, тот приводил обоснованные доводы и ни за что не хотел уступать.

— На месте Гаоми испокон веку был пустырь, — говорил он, — и никто здесь не жил, тут все пришлые. Вы вот живёте, а мы почему не можем?

Слово за слово, началась перебранка, страсти закипели, все стали пихаться и задирать друг друга. Один деревенский сумасброд, по прозвищу Шестой Чахоточный, выскочил из-за спины Фань Саня с железякой в руках, размахнулся и огрел по голове пожилую мать Пичуги Ханя. У бедной женщины мозги вылетели наружу, и дух вон. Взвыв, как раненый волк, Пичуга выхватил свои рогатки, и два глиняных шарика оставили Шестого Чахоточного без глаз. В начавшейся свалке деревенские мало-помалу стали брать верх. Пичуга Хань взвалил на плечи тело матери, пришлые, огрызаясь, начали отступать, пока не дошли до песчаной гряды Дашалян к западу от деревни. Там Пичуга Хань опустил мать на землю, вытащил рогатки, зарядил и нацелил на Фань Саня:

— Оставил бы ты свои задумки извести нас под корень, начальник. Загнанный в угол заяц и тот кусается! — Он ещё не договорил, когда одна из пулек со свистом рассекла воздух и ударила Фань Саня в ухо. — Оставляю тебе жизнь только потому, что все мы китайцы, — добавил Пичуга.

Держась за рассечённое пополам левое ухо, Фань Сань без звука отступил.

Чтобы закрепить за собой землю, пришлые возвели на песчаной гряде несколько дюжин навесов. Через десяток лет там уже образовалась деревушка. Прошло ещё несколько десятков лет, и на этом месте уже стоял процветающий городок, который почти слился с Даланем, их разделяло лишь озерцо с узкой дорожкой по берегу. В девяностых Далань разросся из городка в настоящий город, его западным пригородом стал Шалянцзычжэнь. К тому времени там уже развернул свою деятельность крупнейший в Азии птицеводческий центр «Дунфан», где можно было приобрести множество редких птиц, которых не часто встретишь даже в зоопарках. Торговля редкими видами птиц велась, конечно, полулегально. Основателем Центра стал сын Пичуги — Попугай Хань, который разбогател на разведении, селекции и выращивании новых видов попугаев. С помощью своей жены Гэн Ляньлянь он стал большим человеком; потом его арестовали и посадили.

Пичуга Хань похоронил мать на песчаной гряде и прошёлся пару раз по главной улице с рогатками в руках, забористо ругаясь на своём плохо понятном для местных диалекте. Он хотел показать деревенским: мол, теперь я один как перст, убью одного — и мы при своих, убью двоих — один за мной. Будем, мол, надеяться, что теперь заживём в мире и согласии. Деревенские прекрасно помнили, как он раскроил ухо Фань Саню, как остался без глаз Шестой Чахоточный, так что высовываться никто не захотел. Как бы то ни было, смерть матери Пичуги не прошла незамеченной.

С тех пор пришлые с деревенскими замирились, хотя зуб друг на друга имели. Почти каждый день третья сестра встречалась с Пичугой на том самом месте, где он впервые поднёс ей куропаток. Сначала эти встречи были вроде бы случайными, потом пошли свиданки в полях, откуда они не уходили, не дождавшись друг друга. Третья сестра в том месте всю траву вытоптала. Пичуга Хань каждый раз бросал ей птиц и, ни слова не говоря, удалялся. То пару горлиц принесёт, то фазана, а однажды положил к её ногам большую птицу, мясистую, цзиней на тридцать весом. Третья сестра взвалила её на спину и еле дотащила до дому. Даже многоопытный Фань Сань не мог сказать, как эта птица прозывается. Я же узнал — опять-таки через матушкино молоко, — что её мясо бесподобно на вкус.

Фань Сань на правах близкого знакомого семьи неоднократно обращал матушкино внимание на отношения третьей сестры и Пичуги Ханя. Получалось это у него как-то оскорбительно, с неким душком:

— Твоя третья дочка, племянница, с этим птицеловом… Ай-яй-яй, как это супротив заведённых приличий, все в деревне не знают, куда и глаза девать! — сказал как-то он.

— Так она ещё девчонка! — возразила матушка.

— У вас в семье дочки не такие, как у других, — настаивал Фань Сань.

— Пусть в ад катятся все эти сплетники! — отшила его матушка.

Отшить-то она отшила, но с третьей сестрой, когда та возвернулась с ещё трепыхавшимся красноголовым журавлём, завела серьёзный разговор.

— Линди, мы не можем больше есть чью-то птицу, — заявила она.

— Почему это? — уставилась на неё сестра. — Для него поймать птицу легче, чем блоху.

— Легко — нелегко, но ловит-то их он. Разве не знаешь: чей хлеб ешь, под ту дудку и пляшешь?

— Придёт время, верну я ему долг.

— Чем, интересно, ты его вернёшь?

— Выйду за него.

Тут голос матушки посуровел:

— Линди, из-за твоих сестёр наша семья уже настолько потеряла лицо, что дальше некуда. На этот раз будет по-моему, какие бы ты речи ни вела.

— Хорошо тебе говорить, мама! — вспыхнула сестра. — А ведь если бы не Пичуга, разве он так выглядел бы? — И она указала на меня. — И он тоже, — повернулась она к малышу Сыма.

Глянув на моё гладкое, пухлое лицо и на краснощёкого мальца Сыма, матушка не смогла ничего возразить. Но потом всё же заключила:

— Линди, хоть что говори, но больше мы его птиц есть не будем.

На следующий день сестра вернулась с целой связкой диких голубей через плечо и, будто назло, бросила их к её ногам.

Незаметно наступил восьмой месяц, появились стаи диких гусей. Они летели издалека, с севера, и садились в болотах к юго-западу от деревни. С крюками, сетями, действуя другими дедовскими способами, деревенские и пришлые устроили славную гусиную охоту. Поначалу добыча была богатой, и по всей деревне — и на главной улице, и в проулках — летал гусиный пух. Но вскоре гуси научились гнездиться в дальних топях, куда и лисы добирались с трудом, и все старания и уловки людей были безрезультатны. Только третья сестра что ни день возвращалась домой с гусем — битым, а то и с живым. Бес его знает, как только Пичуга умудрялся ловить их.