Сорняк - Джузеппе Грассонелли Страница 4

– Не притворяйся! Выкладывай!

– Я ничего не знаю.

– На этот раз я тебя точно убью, – продолжил отец.

В тот день я едва ли смог бы сосчитать все полученные от него тумаки. Досталось даже матери, которая пыталась его остановить.

Когда отец устал меня бить, он посадил меня на цепь, пристегнутую к балконной решетке.

– Отнекиваться бесполезно, – как можно мягче убеждали меня дядюшки.

– Тино уже раскололся, – коварно добавил кузен.

“Тино не мог нас предать, – подумал я. – Меня так просто не надуешь”.

– Если вы все знаете, почему продолжаете избивать меня? Что вам от меня надо?

– Послушай меня хорошенько, – сказал дед, упрекнув отца за то, что он меня связал. – Дело очень серьезное. Фитузо приходил ко мне. Он сказал, что именно ты нашел спрятанный им бидон, содержимое которого он хотел бы вернуть. Послушай-ка, внучек, если вы взяли тот бидон, скажи мне, и мы просто все вернем ему.

Дед почти убедил меня своим миролюбивым тоном, но я поклялся товарищам хранить секрет и не мог нарушить клятву. Я решил сначала поговорить с ребятами, а потом мы, возможно, вернули бы все назад.

– Дедушка, я, правда, ничего не знаю, – сорвалось с моих губ. И дед – убежденный в моей невиновности или нет, сказать сложно, – приказал всем оставить меня в покое. Он отправился поговорить с Фитузо, чтобы тот объяснил, почему он подозревает именно меня.

– По словам местных, в тех краях всегда ошиваются Сорняк, Манчино и Гроссо, но прямых доказательств, что они взяли бидон, у меня нет, – сказал пастух.

Меня освободили, несмотря на подозрения дядьев и отца, твердившего деду, что тот плохо меня знает и не представляет себе, какой я обманщик.

– Ну уж мне-то он никогда не солгал бы, – ответил дед, и его слова прожгли меня насквозь.

Тино и Нелло тоже выдержали допрос. Никто из нас троих не раскололся. На этот раз с нами не было Тото Фимминеддды, и наш секрет остался между нами. Но испугались мы не на шутку. Мы поняли, что попали в крупную переделку.

Я попытался убедить товарищей, что, возможно, лучшим выходом будет все вернуть. Но они не желали ничего слушать.

– На эти деньги я женюсь, – говорил Тино.

Я подумал о своем отце, который каждый день выходил с завода в грязных сапогах.

Мы с радостью возвратили бы винтовки и пистолеты, но не деньги. Однако убедить всех, что мы нашли только оружие, было бы сложно. И решили не признаваться, а лишь урезать расходы, чтобы наше богатство не бросалось в глаза. Отец продолжал смотреть на меня с подозрением. Ничего не оставалось, как жить на честно заработанные тысяча четыреста лир в неделю, которых хватало на кино, пиццу и газировку.

Тино лучше всех знал, куда хочет вложить свои деньги. Нелло ходил тише воды ниже травы: отец содрал с него три шкуры. Позднее Нелло признался, что чуть было не сдался в тот день.

Между тем Фитузо каждый раз, как встречался со мной, повторял:

– Эй, Сорняк, это ты украл деньги!

– Какие такие деньги я украл? – пожимал я плечами.

– Хоть оружие верни, – не унимался он.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. Какое оружие? Если не перестанешь досаждать мне, расскажу дядьям! – Так я пытался заставить его замолчать.

Несколько дней спустя на овчарне обнаружили два трупа: Фитузо и его друга.

От этого известия нам стало не по себе. Мы сразу смекнули, что отчасти виноваты в этом.

На следующий день карабинеры арестовали двух человек, подозреваемых в убийстве. Один из арестованных признался, что Виченцо Фитузо присвоил украденные ими деньги.

Мы с Нелло и Тино снова поклялись друг другу хранить наш секрет всю жизнь: если его раскроют, нас тоже прикончат. Находка должна была оставаться тайной, и страх навсегда запечатал нам рты.

Я не спал несколько ночей кряду – меня мучили кошмары. Я и представить себе не мог, что наш поступок приведет к столь серьезным последствиям.

В любом случае, трагическое развитие всей этой истории убедило отца в моей невиновности. Он часто повторял матери, что раскаивается в учиненных им напрасных побоях и в том, что всегда считает меня отпетым хулиганом. Ведь, в сущности, я всего лишь мальчишка.

Естественно, я всячески старался поддерживать в отце это убеждение и чувство вины. Держался с ним холодно и бросал в его сторону взгляды, в которых читался упрек за несправедливую ко мне строгость. В итоге отец стал мягче и снисходительнее, и это было его серьезной ошибкой.

Рассветает, и слышен лязг железных ворот. Должно быть, приехал фургон с хлебом. Каждый день начинается с одних и тех же звуков и тянется в изнуряющем, однообразном ритме. За всю ночь я так и не сомкнул глаз. Но это пустяки. Времени для отдыха здесь предостаточно. Клаудио, мой сокамерник, заворочался на нарах – видно, просыпается. И уже представляю, как через минуту он встанет, переоденется за ширмой и устроится своей стокилограммовой тушей на парашу. От этой мысли становится тошно. Самая большая свобода, на какую я могу претендовать здесь, – отдельная камера. Пусть даже крошечная. Зато с моими собственными звуками и запахами. Поворачиваюсь лицом к потрескавшейся холодной стене.

Если бы отец продолжал меня колотить и не сомневался в моей виновности, каким человеком я стал бы? Риторический вопрос.