Дальний умысел - Том Шарп Страница 4

В половине седьмого Соня Футл окончила дневные труды и собралась уходить. Дверь в кабинет Френсика была закрыта, но вряд ли он бы ушел не сказавшись. Она приотворила дверь и заглянула. Френсик сидел за столом, неподвижно взирая на темные крыши «Ковент-Гардена», и слабо улыбался. Знакомая поза, поза открытия.

— Не может быть, — сказала она в дверях.

— А ты прочти, — сказал Френсик. — На меня не полагайся. Сама прочти. — И он как бы отстранил машинопись легким жестом.

— Находка?

— Бестселлер.

— Уверен?

— Абсолютно.

— Роман, конечно?

— Н-ну, — сказал Френсик, — хотелось бы думать, что роман.

— Небось похабщина, — сказала Соня, распознав симптомы.

— Похабщина, — возразил Френсик, — это не то слово. Воображение, начертавшее — если воображение может начертать — эту эпопею бесстыдства, — такого воображения не хватало маркизу де Саду.

Он поднялся и протянул ей машинопись.

— Крайне желательно выслушать твое мнение, — заключил он, как бы вернувшись на уровень собственного достоинства.

Вечером Френсик отправился к себе в Хампстед чуть ли не вприпрыжку, но наутро вернулся тишком, и в ежедневнике Сони возникла сдержанная запись: «Обговорим роман за обедом. Ко мне никого не пускать». Он прошел в кабинет и запер за собой дверь.

Все утро напролет Френсик, по-видимому, был целиком поглощен голубиной возней на соседней крыше. Он сидел за столом, уставившись в окно, иногда звонил по телефону или черкал карандашом на листочке. Большей частью сидел просто так. Но видимость обманчива: дух Френсика витал над привычным литературным ландшафтом, где каждое лондонское издательство просительно разевало клюв, где на всяком перекрестке заключались взаимовыгодные сделки и услуги обменивались на одолженьица. Но Френсик собрался хитрить. Мало ведь запродать книгу — это любой дурак сможет, дан только выгодный товар. Нет, нужно пристроить ее именно кому следует, чтобы сделка имела полный эффект и нужные последствия, чтобы она всячески укрепила репутацию книгопродавца и послужила его дальнейшей выгоде. И уж само собой, к выгоде его авторов.

В расчеты его входило будущее: он предвидел неудачи знаменитых авторов — и книги, успеху которых помешает авторская безвестность. Френсик тасовал воображаемые карты — это он умел. Иногда он уступал книги мелким фирмам за пустячные авансы, хотя мог бы договориться с фирмой побольше об авансе покрупнее. Такие жертвы потом окупались — скажем, изданием романа, которого и пятьсот экземпляров едва ли разойдутся, но почему-либо нужного Френсику в печати. Свои резоны Френсик не оглашал, равно как имена маститых авторов, зарабатывающих на жизнь детективами или полупорнографией, укрываясь под псевдонимами. Тут простирался покров тайны, и даже Френсик, чей ум был полон неверными уравнениями личностей и вкусов, покупок и цен, долгов и платежей, — даже он понимал, что посвящен далеко не во все. Расчеты расчетами, но, в конечном счете, вывозит всегда удача, а в последнее время удача изменила Френсику. Значит, надо действовать осторожненько — и в это утро Френсик был предельно осмотрителен.

Он обзвонил приятелей-юристов и удостоверился, что стряпчие «Кэдволладайн и Димкинс» — старая, надежная и весьма почтенная фирма, обслуживающая самую респектабельную клиентуру. Лишь затем набрал он оксфордский номер мистера Кэдволладайна — чтобы напрямик поговорить о присланном романе. Поверенный изъяснялся по старинке. К его глубочайшему сожалению, встреча мистера Френсика с автором не представляется возможной. Инструкции предполагают совершеннейшую тайну: любые переговоры должен вести лично мистер Кэдволладайн. Разумеется, все лица и происшествия в романе вымышленные. Да, если угодно, мистер Френсик может включить в договор дополнительный параграф, освобождающий издательство от финансовой ответственности на случай возбуждения дела о клевете. Он, впрочем, всегда полагал, что подобный параграф составляет неотъемлемую часть всякого договора между издателем и автором. Френсик сказал, что да, конечно, составляет: он просто хотел лишний раз подчеркнуть этот момент, поскольку имеет дело с автором-анонимом. Мистер Кэдволладайн выразил полнейшее понимание.

Френсик положил трубку увереннее, нежели снял, и смелее возвратился на круги своя, к воображаемым сделкам. Он пошел проторенной тропкой, мысленно задержавшись возле нескольких видных издательств и миновав их. Такому роману, как «Девства ради помедлите о мужчины», нужен был издатель с безупречной репутацией, отсвет которой лег бы на книгу. Френсик отсеивал одного за другим и наконец сделал свой выбор. Рискованный, конечно: однако игра стоила свеч. Но сначала требовалось мнение Сони Футл.

Она высказала его за обедом в итальянском ресторанчике, где Френсик обычно угощал своих более или менее второстепенных авторов.

— Редкостная книжица, — заметила она.

— Пожалуй что, — признал Френсик.

— Но что-то в ней есть. Есть искренность, — сказала Соня, понимая, чего от нее ждут.

— Согласен.

— Проникновенность.

— Само собой.

— Крепкий сюжет.

— Железный.

— И есть подтекст, — сказала Соня.

Френсик перевел дух. Как раз на это слово он и надеялся.

— Думаешь, есть?

— Да. Честное слово. Есть вот в ней что-то такое. Нет, хорошо, правда. Ей-богу, хорошо.

— Н-ну, — сказал Френсик, как бы сомневаясь, — я, может быть, отстал от времени, но…

— Да ну тебя. Перестань дурака валять.

— Любезный друг, — сказал Френсик. — Я вовсе не валяю дурака! Вот ты сказала — есть подтекст, и слава богу. Я этого слово ждал и дождался. Стало быть, роман придется по вкусу тем духовным самоистязателям, которые радуются книге, только если она их раздражает. Но про себя-то я знаю, что с точки зрения подлинной литературы это сущая дрянь — и невелика важность, что знаю, однако инстинктами своими надо дорожить.

— У тебя, по-моему, вообще нет инстинктов.

— Литературный — есть, — сказал Френсик, — И он говорит мне, что книга мерзкая претенциозная, а значит — ходкая. Все в порядке: содержание — гадость, слог и того гаже.

— Слог как слог, — пожала плечами Соня.

— Тебе-то, конечно, все едино. Ты американка, вашу нацию классика не тяготит. Вам что Драйзер, что Менкен, что Том Вулф, что Сол Беллоу — какая разница? Имеете право. Я как нельзя больше ценю это безразличие, оно обнадеживает. Если уж вы без труда проглатываете вывороченные фразы, источенные запятыми и перетянутые скобками, где неприкаянные глаголы тычутся во все стороны, а оговорки цепляются друг за друга; фразы, которые, чтобы вразумительно спародировать, и то надо раза четыре перечесть со словарем — я ли стану вам перечить? Твои земляки, чей раж самоусовершенствования я никогда не мог оценить, в такую книгу просто влюбятся.

— Ну, содержание-то им не особенно в новинку. Было, и не так давно: вспомни-ка «Гарольда и Мод» [5]