Плохая мать - Маша Трауб Страница 4

Бабушка тогда перестала работать. Ее больше не звали в дорогу чужие письма. Она ушла в типографию, каждый день приходила туда рано утром, в горячий набор, – сидела и смотрела, как машины укладывают на бумагу буквы. Бум-тудум. Бумтудум. Под эти звуки ей лучше вспоминалось – как Костик упал с велосипеда, а потом еще раз, и на коленке остался шрам. Как Костик ложился спать с грязными ногами, как он пил какао и не вытирал «усы», а облизывал языком, а она ругалась...

Мама готовила, убирала, полола грядки, собирала черешню и возила продавать на рынок и работала вместо бабушки. Ездила и писала репортажи. Правда, выбирала соседние села, чтобы мать не заметила. Подписывалась она именем и фамилией матери. Непонятно для чего. В редакции и так все все знали. Героям репортажей было все равно. А бабушка ничего не замечала.

– Мама, так нельзя, – уговаривала мама бабушку.

– Почему именно ты осталась? Не они, а ты... – прошептала бабушка.

А еще через несколько месяцев на почту пришла посылка от сослуживцев Костика. Бабушка о посылке ничего не знала – ей мама не сказала. Врачи тогда сказали, что бабушкино сердце не выдержит еще одного удара.

Все вещи из той посылки много лет хранились у нас дома, где бы этот дом ни находился. Мама таскала их за собой в надежде потерять или забыть. Но они странным образом не терялись и не забывались. До сих пор стоят на полках.

Огромная рогатая раковина. Когда я была маленькая, то прикладывала ее к уху и слушала море. Потом мама сделала из нее пепельницу, а чуть позже использовала как косметичку – хранила в ней золотые сережки и цепочку. Да, еще она служила копилкой для мелочи. Потом мама ее хорошенько отмыла и опять поставила пылиться на полку в шкаф.

А еще был морской дракон. Я его боялась до жути. Это было морское чудовище – правда, не знаю, как оно называется, – с хвостом, раскрытой пастью и острыми зубами. При переездах мама обкладывала его ватой или заворачивала в несколько слоев газеты. Чудище морское благополучно переживало перелеты и продолжало скалиться на новом месте.

Мама меня будит очень рано. На улице еще темно.

– Вставай, в электричке поспишь, – шепчет она.

Я капризничаю. Она не ругается, не сердится, а смотрит на меня так... как будто ей очень больно. Мы выходим из дома, в котором провели ночь. Эту комнатушку с одной продавленной кроватью – спали валетом – нам сдала хозяйка из жалости. С условием, что уедем рано. В ее саду мама срывает яблоко с яблони и протягивает мне. В кармане платья есть еще две баранки, которыми вчера угостила хозяйка. Яблоко и баранки – завтрак и обед.

Я до сих пор в подробностях не знаю, что тогда случилось у мамы. Она работала на торговой базе юристом. Все было хорошо, пока начальника отдела не нашли в кабинете вместо люстры – он повесился на крюке, вмонтированном в потолок. Недостача, ОБХСС.

– Пиши заявление по собственному, – сказал маме непосредственный начальник, – сейчас же.

Она написала. Через два дня начальника забрали и посадили на восемь лет. И все знали, что он невиновен, но с того, который мотылялся под потолком, взятки гладки, а для отчетности нужен «козел». Мама, вдова с двадцати восьми лет, тогда осталась совсем без денег и без работы с маленьким ребенком на руках. И занять было не у кого. Мама сидела, курила одну за одной сигареты и смотрела в одну точку.

– Мы умрем? – спросила я.

Мама не ответила.

– Поехали, – вдруг как очнулась она.

Мы ехали на автобусе, потом на частнике, которому было по дороге. Потом переночевали в поселке, заплатив последние копейки за продавленную кровать, и теперь должны успеть на электричку.

– А куда мы едем? – спросила я.

– К моему отцу, – ответила мама.

– У тебя был отец?

Эта родственная связь в нашей семье отсутствовала. Был дед, который муж бабушки. Был еще один дед, который... ну, дед, и все. Поэтому я очень удивилась, когда мама сказала, что мы едем к «ее отцу».

Как бы рассказать покороче... Эта история, с одной стороны, обычная, таких много было после войны, а с другой – удивительная. Хотя бы тем, что случилась она только из-за любви. Очень сильной любви мужчины и женщины.

Моя бабушка – коренная москвичка. Умница, красавица. Подающая надежды молодая журналистка, которая мечтала о писательской славе. С будущим мужем познакомилась в литературном кружке – высокий блондин с голубыми глазами, которого звали Иван, писал патриотические поэмы. В их литкружке его называли вторым Маяковским.

Началась война. Она никогда не рассказывала, почему не поехала в эвакуацию, а попросилась на фронт – корреспондентом. Говорила, что не могла поступить иначе. Родина была в опасности. А законный муж остался в Москве.

Бабушка писала про героические атаки советских воинов. Была и санитаркой, и телеграфисткой, и зенитчицей. Пережила обстрел, была контужена. Слух так до конца и не восстановился – правым ухом она ничего не слышала.

Где-то там, очень далеко от столицы, она встретила Георгия – мужчину своей жизни.

Бабушка не дошла до Берлина. Ее война закончилась на Кавказе – есть медаль за оборону. Там, где жил Георгий. Там, где она осталась, провожая поезда, идущие в сторону Москвы.

Она ведь все знала. Что в том маленьком теплом селе, откуда он родом и куда должен вернуться, его ждут жена и двое детей. И он их никогда не бросит. Потому что не имеет права.

А она хотела просто быть рядом с любимым человеком. Ей было все равно, в каком качестве.

Село бабушке понравилось. Быстро нашлась работа – в местной газете и жилье – редакционная квартира. Все село гудело, но только эти двое – русская москвичка и осетин, естественно, князь, из древнего уважаемого рода, ничего не слышали и не видели, кроме друг друга. Удивительное дело – старейшины села сказали: «Пусть живут так, раз такая любовь. Нельзя мешать». И село замолчало.

А в Москве бабушку ждет законный муж. Разыскивает, пишет запросы. И через год находит, соскочив с поезда на перрон этой сельской станции, на которой поезд стоял всего две минуты.

Иван начал искать редакцию, надеясь, что если в селе есть газета, значит, там он найдет жену. И не ошибся. Бабушка даже не удивилась, увидев мужа. Просто сказала, что зря приехал, что она любит другого и ни в какую Москву возвращаться не собирается – ей и тут хорошо. И вообще, газету надо в тираж подписывать. По законам жанра Иван должен был вернуться в столицу и жениться на другой женщине, нарожать много детей и только иногда, когда выпьет, вспоминать о той, своей первой любви. Но сделал то, чего от него не ожидала даже бабушка. Он кинулся ей в ноги и попросил разрешения жить с ней. Просто быть рядом. Просто любить. Моя бабушка пожала плечами – мол, пожалуйста, живи на здоровье. Видимо, это она от неожиданности разрешила. А еще через полгода у нее родилась черноволосая девочка – моя мама. И все село знало, что настоящий отец – Георгий, а не Иван. А девочка – Ольга – ну настоящая осетинка.