Мой старший брат Иешуа - Андрей Лазарчук Страница 39

Поначалу мы около года прожили в мамином доме на виноградниках, там было неплохо, но уж очень тесно. Отец попытался и здесь наладить торговлю лесом, но для этого все-таки нужно было жить в большом городе, поэтому мы переехали в Кану. Кана в те годы росла стремительно, и леса требовалось много. Увы, вскоре один из его помощников сбежал со всей выручкой от продажи большой партии сосны и кедра, и отцу пришлось пойти в плотники, чтобы прокормить нас. Иешуа, уже неплохо к тому времени освоивший инструмент, помогал ему. Четвертьвластник Антипа, про которого я не хотела бы говорить добрых слов, но придется, вознамерился, как в Бабилонии, покрыть всю Великую долину рек Кишон и Харод сетью оросительных каналов, чтобы меньше зависеть от погоды и пустить в оборот пустующие земли, – так что требовалось много плотников сооружать шлюзы и мостки.

В Кане у мамы с отцом родились Шимон и Иегуда, вторая пара близнецов. Говорили, что это к немыслимому счастью.

На деньги от постройки шлюзов отец купил дом в Кпар-Нахуме, потому что там был лучше климат, а цены на все ниже почти в два раза. Дом был большой, старый и полурассыпавшийся, но отец и Иешуа с помощью других плотников за седмицу сделали из него почти дворец.

Мне понравились товарищи отца, они своей разностью и необычностью напоминали моряков или кораблестроителей, которых мы видели в Канопе. Среди них был даже фиолетовый негр Нубо из Нубии, бывший раб небогатых римлян, сумевший выкупить себя и теперь копящий деньги, чтобы выкупить свою жену…

Кпар-Нахум не считался городом, поскольку никогда не имел стен, но был обширным поселением, через которое пролегала Царская дорога от Нила к Евфрату. Ирод основал здесь таможню, поэтому несколько поодаль стоял постоянный военный лагерь с длинными низкими домами из красного кирпича. Окрестности были плодородны, и так же, как в Ламфасе, мы видели здесь золотые барханы из зерен пшеницы. Кроме того, воды Галилейского моря полны были рыбы, и рыбная торговля процветала. Соль для засолки привозили набатийцы с солеварен Сидона или из далекой Набатии на огромных двухколесных телегах, запряженных горбатыми белыми, почти светящимися пряморогими быками, я таких раньше и не видела; говорят, эти набатийцы пытались устроить солеварни и на Асфальтовом озере, но соль ту никто не стал покупать, поскольку там под толщей тяжелых маслянистых вод Предвечный погреб нечистые города Гоморру и Содом.

Так мы прожили три года. Потом меня выдали замуж.

Тетя Элишбет после нашего возвращения из Египта гостила в нашем доме часто. Свое поместье в Ем-Риммоне она уже давно уступила двоюродному брату Яакову, которого я никогда не видела, а себе купила дом и сад в селении неподалеку от Скифополя, который сожгли дотла во время несчастной «войны с Варом» и теперь начинали восстанавливать…

Я уже говорила, что все пары, созданные тетей Элишбет, жили счастливо? Да, говорила. Так вот, я немного ошиблась. Подыскивая жену своему сыну, тетя промахнулась. Она выбрала меня.

Что с того, что я любила Иоханана с такой силой, что сердце мое не выдерживало и временами останавливалось? Тогда возникал звон над головой, и мир делался прозрачным и синим. Что с того, что и он не скучал со мной, и я летела к нему и за ним, всегда понимая его даже раньше, чем он успевал подумать, – а он отвечал на мои вопросы раньше, чем я задавала их? Что с того?

Другая стезя увела Иоханана, и он не сумел, не стал противиться голосу крови.

Он не мог. А если бы и смог каким-то чудом, то о страшном его долге напомнила бы ему я…

Вот в чем была тетина ошибка. Может быть, другая жена удержала бы Иоханана. Другая. Я не смогла. Даже не пыталась. Я слишком любила его.

Все было предрешено уже. Все, кроме смерти.

Случилось так: тетя и Иоханан приехали к нам в пыльный и пасмурный день вскоре после уборки пшеницы. Тучи голубей кружили над Кпар-Нахумом, требуя свою десятину урожая; многие из них попадали в силки и далее на стол. Вот и наша кухарка Сара приготовила в тот день блюдо жареных голубей – правда, не только что отловленных диких, а выкормленных в клетках едва не до размера кур, как будто предчувствовала появление дорогих гостей. И они, вдохнув чудесный запах, не замедлили явиться: в новой украшенной лентами белой коляске с льняным навесом, запряженной гнедым мерином по имени Гиппот.

Гиппота я помнила еще жеребенком. Потом я на нем училась кататься верхом. Мы не держали лошадей, а только двух осликов и сердитого мула Хмурого. На осликах ездили отец и Иешуа, а мул возил за ними их тяжелый инструмент.

Наших плотников еще не было дома, но работали они неподалеку и должны были вернуться вечером, когда сядет солнце. Пока же звучали приветствия, приглашения, раздавались подарки, восхищенно вопили старшие близнецы и бессмысленно заливались-хохотали младшие. Я вдруг увидела, как сильно постарела и сдала тетя. Нет, не постарела, я сказала неправильное слово. Устала жить. Устала терпеть. Примерно так.

Мне Иоханан тоже привез подарок: вправленное в серебро и слоновую кость прозрачное стеклышко, делающее далекое резким и видимым. Все даже как будто приближалось немного и увеличивалось в размерах. Я последние несколько лет плохо видела вдаль, предметы расплывались и словно терялись в тумане, особенно по вечерам.

Зато я прекрасно видела то, что делаю руками.

Это оправленное стеклышко и сейчас при мне. Оно уже стало слабым и мутным. У меня есть на всякий день другое, побольше, но то я храню и всегда буду хранить. Так надо.

Как всегда, встречаясь с Иохананом, мы заговорили о чем-то – и тут же пропали в этом разговоре, заблудились в словах и мечтаниях.