Мой старший брат Иешуа - Андрей Лазарчук Страница 38

Все это было.

Наставник их, надо сказать, не отличался подобными качествами. Он закричал при первом прикосновении раскаленного клинка к подошве, а потом визжал, стоило только вынуть кинжал из огня и показать ему.

Так вот, еще к середине жизни Ирода ревнители представляли собой немалую тайную силу, действующую медленно, тихо и неприметно. Как подобает тайной силе, они никогда не выходили на свет. Например, это они сделали так, что Антигона имела под рукой любой яд раньше, чем подумает о нем, но при этом Антигона даже и не подозревала, что кто-то мягко и беззвучно опекает ее.

К концу жизни Ирода шпионами ревнителей было напитано все государство, и все новости, тайны и секреты ревнители-начальники узнавали раньше, чем царь или государственный управитель Птолемей. А когда Птолемей, заподозрив неладное, попытался начать расследование, его попросту убили. Также убили и дядю Зекхарью, который по наивности открыто отказался плясать под их дудку.

А кроме того, они узнали – и слава Господу, что не сразу, а лишь на следующий день! – о краже родившегося сиротой сына Антипатра и Мариамны, что была дочерью Аристобула; я говорю «сиротой», потому что по всем законам осужденный на смерть и лишь дожидающийся благоприятного для казни дня уже считается мертвым.

Даже если он все еще царь…

В отличие от Архелая, пославшего стражников в Бет-Лехем и близкие к нему города, шпионы ревнителей разъезжали по всей стране поодиночке или маленькими группками, и целью их было не убить, а найти и присвоить. Убить они могли родителей, что и делали без тени сомнения.

Захваченных так мальчиков, белокурых и светлоглазых, рожденных в год смерти Ирода, увозили потом в Галилею, давали другие имена и селили в двух деревнях, Бет-Шеде (которую Антипа позже расширил, населил пришлыми, обнес стеной и превратил в город), и Асоре, труднодоступной и редкопосещаемой. Многие из них, выросших, пошли после за Иешуа…

Четыре раза шпионы ревнителей почти настигали моих родителей, и каждый раз промахивались. А потом Оронт сумел договориться с ними…

Короткую и бедную событиями историю нашей детской жизни в Еммаусе я завершу вот чем: как нас навестил раббуни Шаул. Я уже упоминала, что мама воспитывалась в Храме и была одной из тех храмовых девственниц, которые пряли, ткали и вышивали одежды и занавесы. После того, как приходил срок и девственниц выдавали замуж, наставники время от времени объезжали дома воспитанниц и проверяли, не обижают ли их мужья, а если мужья обижали, то обходились с ними сурово.

Понятно, что в смутные времена такие поездки были нечасты, а когда все успокоилось – затруднены тем, что народ перемешался, и трудно было узнать, кто где живет. Сразу после отрешения Архелая от власти римляне провели перепись населения и имущества, но понадобился еще год, чтобы новый первосвященник Ханан бар-Шет – первый за многие и многие годы первосвященник из ортодоксальных саддукеев, из не-боэциев – переборол высокомерие и попросил сирийского наместника Квириния предоставить результаты переписи для нужд Храма. Вскоре он их получил – правда, не полные, а касаемые исключительно евреев. Но и этого было вполне достаточно.

Поскольку Храм сам еще раньше ввел перепись тех, кто приезжал на праздники, то сравнение результатов было обескураживающим. Лишь пятая часть мужчин чтила Закон в достаточной мере и лишь двенадцатая часть женщин. Остальные проводили праздники у своих очагов, опасаясь надолго оставлять их холодными.

Мы всей семьей не ездили в Иерушалайм ни разу, хотя жили близко. Ездил только отец, но и он никогда не задерживался там на полный срок, а лишь на день или два.

Поэтому раббуни Шаул был почти гневен, когда входил в наш двор.

Да, говорила ли я про устройство нашего еммаусского дома? Кажется, нет. Дом выделялся из прочих тем, что стоял в глубине квартала, отделенный от улицы широким, в двадцать шагов, садом с фруктовыми деревьями и кустами роз. Сад огораживала деревянная решетка, увитая плющом и диким виноградом. Слева, впритык к соседскому дому – там жил трехпалый плотник Авва, – была калитка, и от калитки мимо сада и мимо дома, на задний двор, шла дорожка, мощенная торцами толстых пней; эту дорожку сделал Давид, отец отца, когда был еще молодым. От времени и солнца дерево стало походить на кость, и кольца на нем стали выпуклыми под пальцами. Пока дерево жило, каждый год прибывало по одному кольцу. На некоторых пнях я насчитывала шестьсот пятьдесят колец. Около этой дорожки я стала понимать, что такое древность. На покупателей это тоже производило впечатление.

Сам дом был частью сложен из ракушечного камня, а частью сколочен из дерева – то есть как и большинство домов в царстве; дома из одного только камня я видела лишь в Иерушалайме и в Кесарии, да еще в Петре, – ну и в Риме, конечно, – но и здесь дедушка Давид проявил свой талант делать все иначе и лучше, чем прочие разные. Обычно, выведя кирпичные или каменные стены, строители клали на них поперечные балки, выступавшие за пределы стен на два-три локтя. На эти балки опирался каркас, который обшивали изнутри и снаружи толстыми досками; плоскую крышу закатывали смесью глины с известью или песка с цементом. Строение получалось стойким к жаре и дождям и приятным, воздушным для проживания, но, на радость плотникам и лесоторговцам, не слишком долговечным; и редко можно было видеть дом, на котором ровная природная чернота старых досок не нарушалась бы желтыми и светло-серыми полосами. Дедушка же сделал не так: второй этаж покоился на могучих дубовых столбах, пяти по короткой стороне дома и восьми по длинной, и стены его были сложены из цельных стволов смолистой родосской сосны, которые с годами не чернели, а оставались цвета старинной бронзы. Крыша была на греческий манер устроена со скатом и устлана, наподобие рыбьей чешуи, небольшими дощечками из граба. Когда дул ветер, он шевелил эти дощечки, и дом наполнялся тихим шепотом…

Ах, да. Раббуни Шаул.

Близнецам, Иосифу и Яакову, исполнилось полгода. Мы с Иешуа изо всех сил помогали родителям, но выдался час, когда мы играли в саду: Иешуа учил меня подбрасывать и ловить кожаные мячики, насыпанные песком. Он легко управлялся с семью; я никак не могла осилить больше трех, да и те постоянно роняла.

– Не думай о руках! – говорил он. – Забудь про руки и смотри только вверх. Руки тебе мешают. Расслабься, как будто хочешь уснуть…

Мои мячики продолжали падать. Я не могла забыть про руки, и они продолжали мне мешать. Потом мы увидели старика с посохом и в длинных белых одеждах. Он стоял давно, переводил взгляд с Иешуа на меня и обратно, и тут со мной в первый раз случилось то, от чего я потом страдала в своей жизни много раз: я увидела все его глазами. Мальчик и девочка, наверняка брат и сестра, но до чего не похожи: он худой, бледный и белокурый, она – толстая, черная волосом и дочерна загорелая. И если у них одна мать, то один ли отец? А если не один, то чего же стоит храмовое воспитание?..

Тут появились родители, заговорили обрадованно, приветствуя такого гостя, он знаком велел им замолчать, стукнул посохом о деревянный торец – удар разнесся, кажется, по всей округе, так он был звонок, – и спросил, показывая рукой на нас: