Взятие Вудстока - Том Монте Страница 39

Секунду-другую видно его не было. А затем он вдруг встал, по грудь в темной воде, и разразился руганью.

— Идиот гребаный! — орал он, направляясь к берегу и на ходу отгребаясь руками. — Богом проклятый гребаный идиот! Все деньги вымочил, мать твою!

Впрочем, добравшись до суши, он немного успокоился. Возможно, я ошибся, но мне показалось, что выбравшись из воды и направившись к машине, он пробормотал:

— Уф, староват я для таких номеров.

— Мир и любовь, брат, — прошептал я.

Вот теперь нервы у меня расходились по-настоящему. Я готов был оставить пакет на причале, приложив к нему записку: «Возьмите себе один конверт и живите в свое удовольствие». Однако Вудстокская Мечта удержала меня в шлюпке.

Подъехала третья машина. Отворилась и захлопнулась дверца, я услышал торопливые шаги.

— Ладно, это ты? — шепотом осведомился мой новый визитер.

— Кому же здесь еще быть в такой час? — спросил я.

— Ладно, умник, — тем же сценическим шепотом, — вези меня, только держись поближе к берегу.

Я немного отгреб от берега, потом направил шлюпку вдоль него. И когда решил, что от причала нас отделяет достаточно большое расстояние, перестал грести и поднял весла над водой.

— Что ты делаешь? — зашипел мой пассажир. — Разве я велел тебе останавливаться? Греби, греби.

Перепуган он был до смерти и, чем сильнее нервничал, тем более истеричным становилось его шипение. Вообще говоря, увидеть нас с берега здесь было легче, чем в окутанной туманом середине озера.

Я поплыл дальше.

— Куда ты приплыть-то хочешь? По-моему, мы уже далеко от причала.

— Говори потише, — прошипел он. — Услышит кто-нибудь. Нет, мне это место не нравится. Греби, греби.

Он здорово походил на крысу — маленькую, тощую и нервную. И чем дальше мы уплывали, тем пуще он нервничал.

— Вон туда, — прошептал он. Я поплыл «туда».

— Ладно, — вдруг сказал он. — Остановись здесь. Остановись!

Мы оказались в бухточке, накрытой пологом повисших над водой ветвей. Шлюпку понемногу сносило к низкой, поросшей травой отмели, поднимавшейся из воды совсем рядом с берегом. Я поднял весла, достал из пакета конверт, протянул его моему гостю.

— Не отдавай его мне в руки, придурок, — сказал он. — Спятил что ли? А если кто увидит?

— А чего бы ты хотел? — спросил я. — Чтобы я передал его через какую-нибудь рыбку? И кто нас тут увидит? На десять миль в округе мы единственные, кто не спит без задних ног.

В ответ он медленно, с театральной осторожностью произнес:

— Положи… конверт… на… дно… лодки. — Губами он при этом старался не шевелить, отчего сильно смахивал на неумелого чревовещателя. А затем быстро и нервно сказал: — Только не намочи его. Теперь пододвинь ко мне ногой.

Я проделал все это, он наклонился, чтобы взять конверт, и мне вдруг страшно захотелось двинуть ему кулаком в глаз. Просто из принципа.

— Ладно, теперь медленно плыви к причалу, как будто мы с тобой двое друзей, решивших прокатиться на лодке в прекрасную ночь.

— Ой-вэй, — прошептал я. Этому малому не помешало бы провести недельку в бунгало номер два — в обществе злющих, затянутых в кожу садистов из Бронкса.

Следующие два плавания к середине озера обошлись, слава Богу, без приключений. Последний из моих гостей покинул лодку, я подождал, когда отъедет его машина. А затем поспешил к моему «бьюику» и поехал прямиком в бар мотеля, где скрутил себе ну очень большой косяк, каковой и курил, пока он не заставил меня напрочь забыть о шлюпках, конвертах и ненавидящих рок-н-ролл психопатах.

Должно быть, в воздухе или в небесах произошли некие изменения, а возможно, люди просто прознали о набитых деньгами мешках, которыми манипулировал Майк Ланг. Так или иначе, на следующий день мусорный ветер принес к нам моего давнего знакомого, Виктора, когда-то владевшего в Уайт-Лейке отелем. Виктор вошел в наш танцевальный бар и приветствовал меня так, точно я был его давно потерянным и теперь вдруг обретенным братом. Он попросил пива, я налил ему бокал.

Виктору было уже за пятьдесят — высокий, сильно перестаравшийся по части загара, с серебристыми волосами, в общем, красивый до отвращения. Из Уайт-Лейка он сбежал после того, как проводившиеся им переговоры о продаже земли завершились убийством, которое все — по крайней мере, в наших местах, — считали его рук делом. За несколько лет до Вудстока Виктор приобрел примыкавший к 17Б участок заболоченной земли, заплатив за него меньше двадцати тысяч. По удивительному совпадению, прямо на следующий день городской совет принял решение построить именно на этом участке новый стадион. Виктора оно, по его словам, удивило сверх всякой меры. Но раз уж ему привалила такая удача, он продал свое болото — за два, как уверяли, миллиона долларов. Возможно, полученная Виктором прибыль была и не так велика, однако она оказалась достаточно высокой для того, чтобы власти штата провели расследование и, в конечном итоге, запретили ему вести какие бы то ни было дела в штате Нью-Йорк. И он укрылся в двадцати милях от нас, на пенсильванском берегу реки Делавэр.

Впрочем, каким бы скользким типом ни был Виктор, теперь у него появилась новая идея, вернее, предложение, стоившее по его мнению того, чтобы рискнуть и пересечь границу двух штатов.

— Я смотрю, машин у тебя на парковке целая уйма стоит, Эллиот, — начал он, явно пытаясь подольстится ко мне. — Похоже, дела твои идут хорошо. А у Вудстока как успехи?

— Неплохо, — ответил я. — Хотя, как тебе хорошо известно, Виктор, на всех не угодишь.

— Да, верно, я как раз об этом и хотел поговорить с тобой, Эллиот. Что этому малому, Лангу, требуется, так это хорошая группа связи — пара ребят, которые занимались бы отношениями с местной публикой, ну, как бы, смазывали разные там шестеренки, чтобы с фестивалем было поменьше хлопот. Понимаешь, о чем я? Я слышал, он тут деньгами сорит. Так что без помощника ему никак не обойтись.

Группа связи? Мне казалось, что человека для этой работы уже наняли — меня, о чем я и сообщил Виктору.

— Нет, у меня на уме работа более общая и более прибыльная для нас обоих.

И Виктор объяснил, что главная задача группы связи состоит в том, чтобы гарантировать неизменную поддержку фестиваля местными политическими воротилами.

Я начинал нервничать. Виктор умел жонглировать словами. Он мог и грабеж средь бела дня представить как благодеяние, совершенное матерью Терезой. И сейчас как раз в роль матери Терезы и вживался.