Апокриф - Владимир Гончаров Страница 36

— На словах понятно, но трудно как-то принять это, Адди! Я ведь, когда уезжала прошлым летом, — она еще совсем нормальной была. Поверить невозможно…

— Я тоже сначала все не верила… Но потом — пришлось… А теперь уже как-то и привыкла. Темару вот тоже, не просто. Сама знаешь, ему вот-вот семнадцать, самое загульное время: ребята, девчонки… а тут дома — такое. Мы даже в гости пригласить никого не можем. Ты еще не знаешь, а ведь мама очень агрессивная стала ко всем чужим. Ей кажется, что все, кто к нам приходит — или нас «объедают», или еще как-нибудь обмануть хотят… Просто бзик! Мамуля такой концерт может устроить, только держись. Темар, понятное дело, любую возможность уйти из дома использует…

— Слушай, Адди, а может, мне взять академический отпуск… хотя бы на год, и пожить здесь? Вдвоем нам с тобой легче будет. Я и работу себе найду. В госпитале каком-нибудь, или в больнице…

— Вот еще! — немедленно отозвалась Адди. — Глупости какие выдумываешь. Еще одна с ума сошла! И не вздумай!! Тебе год осталось учиться — вот и учись! А там видно будет…

— Но, Адди!

— Я сказала: нет! Значит, нет! Справлюсь. Давай лучше еще по одной, пока Темар не пришел.

* * *

А Темар за прошедший год из совсем мальчишки превратился в почти оформившегося и вполне ладного молодого человека. И голос у него окончательно сломался, став уже совершенно мужским, и куда-то ушла его вечная котеночья ласковость, за которую в прошлые годы Лорри часто дразнила его: «Ой! Какие телячьи нежности!» Он перестал мгновенно менять свои мнения в зависимости от того, что только что услышал из уст авторитетного для него человека, и уже не вываливал даже перед близкими людьми все свои переживания и впечатления, принесенные из мира, лежавшего за стенами дома.

У Темара явно возникла сфера личной жизни и собственных интересов, к которым он очень осторожно и только по собственному усмотрению допускал кого бы то ни было, а также сформировались (подумать только!) идеологические убеждения и даже политические пристрастия, некоторые из которых просто поразили Лорри.

Увидев на левом мизинце брата перстень с белым камнем, она сначала не придала этому особенного значения, сочтя такое украшение данью всеобщему увлечению отечественной религиозной символикой, возникшему во время длительной эскалации конфликта в устье Смилты и особенно широко распространившемуся с началом войны. Правительство, разумеется, с удовольствием разыгрывало эту пропагандистскую карту, всячески приветствуя распространение любых элементов традиционной для страны веры, если это хоть в какой-то степени могло усилить патриотический энтузиазм и боевой дух народа. Церковь Бога Единого и Светлого со своей стороны, используя нужду светских властей в идеологической поддержке, под сурдинку пыталась вернуть себе хотя бы часть утраченного много лет назад влияния на общественную и политическую жизнь страны. У иерархов забрезжила надежда, если и не юридически, то фактически вновь обрести статус государственной религии, — а эта штука дорогого стоит! Поэтому с кафедр храмов война была объявлена Святой и Богоназначенной, а участие в ней — провозглашено, соответственно, Священным и Богоблагословенным долгом всякого верующего. Словом, политики и святые отцы ко взаимной выгоде слились в пропагандистском экстазе.

Однако Лорри смогла убедиться, что у Темара это глубже, чем просто следование за общим настроением.

Вечером второго дня пребывания Лорри в Инзо обе сестры и брат собрались в небольшой гостиной бабушкиного дома. Сама бабушка как всегда пребывала на добровольной, постоянной и тревожной вахте подле больной дочери. Она только один раз прошла через гостиную на кухню, по дороге погладив по головам и перецеловав в макушки внуков, а затем с чашкой воды и пузырьком лекарства тихо вернулась обратно на свой скорбный пост.

Сестры и брат тихо беседовали, рассказывая все, что могут и что обычно считают нужным рассказать друг другу давно не видевшиеся близкие люди. Разговор, конечно же, так или иначе постоянно возвращался к проблемам их семьи, основную и наиболее дееспособную часть которой они из себя в настоящее время, собственно, и представляли. В какой-то момент Лорри вздумала посетовать на несправедливость судьбы, обрушившей на них все эти несчастья последних лет: и вынужденное изгнание, и смерть отца, и болезнь матери…

— Несправедливости в этом мире нет! — неожиданно прервал ее тираду Темар.

— Но… как же? — опешила Лорри — Ты полагаешь… Что ты хочешь сказать?

— Несправедливости нет! — повторил Темар. — Тот, кто управляет миром, не может быть несправедливым. Просто мы не в силах постигнуть его план, его замысел…

— Что-то я не поняла, ты кого имеешь ввиду? Стиллера, что ли?!

— Да о Боге… о Боге он говорит! — отозвалась Адди.

Лорри внимательно посмотрела на сестру, потом на брата: не шутят ли? Адди вроде бы слегка улыбалась — кривовато как-то, с каким-то извиняющимся выражением лица, а Темар был совершенно серьезен и сосредоточен. Чувствовалось, что он говорит о важных для него вещах.

— Ах, о Боге… — растеряно произнесла Лорри, но уже в следующую секунду почувствовала, что ее чувство справедливости уязвлено словами брата, и она после короткой паузы продолжила, — ну тогда, может быть, ты мне за твоего Бога ответишь: зачем ему все это понадобилось?

Лорри сама ощутила, что произнесла эти слова с излишней злостью, однако, Темар, не обратив на это внимания, почти мгновенно отпарировал:

— «Для чего тебе состязаться с Ним? Он не дает отчета ни в каких делах Своих».

— Что!? Какую-то ерунду ты, братик, мелешь, — с досадой сказала Лорри, заметив краем глаза, что Адди обеспокоено переводит взгляд с нее на Темара и обратно.

— Да это не я. Эта, как ты говоришь, «ерунда» в «Завете Истины» записана. Буквально так.

Лорри, как и большинство людей, знавшая о содержании главной священной книги Церкви Бога Единого и Светлого лишь в самых общих чертах и больше понаслышке, вдруг поняла, что вынуждена играть на чужом поле. Она вообще не ожидала получить от младшего брата, которого привыкла считать ласковым несмышленышем, такой неожиданный и уверенный отпор. Больше всего ее самолюбие в данной ситуации задевало то обстоятельство, что Темар продемонстрировал превосходство в знании, в то время как она самоуверенно полагала, что старшинство гарантирует это преимущество именно ей. И, не сдержавшись, желая осадить дерзкого мальчишку, она ляпнула то, о чем тут же, еще не произнеся до конца, уже пожалела:

— Да что я вообще с тобой разговариваю?! Что ты о жизни понимать можешь? Гимназист, нахватавшийся верхушек…

— Ну знаешь, Лорри! — возмутился в ответ Темар. — «Не многолетние только мудры, и не старики разумеют правду!» Вот! Это, между прочим, тоже из «Завета Истины»!

— Да иди ты к черту со своим Заветом! — окончательно сорвалась Лорри, о чем впоследствии часто и неизменно со стыдом вспоминала.

— Ну и пойду! — вспыхнул Темар, поднялся из-за стола и быстро вышел из гостиной.