Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой) - Михал Витковский Страница 35

— А скажите мне, хозяюшка, где тут живет девушка, которую зовут Мария Краух? А Козлова с мужем дома сидит, радио слушает. Перестала перо щипать и говорит: а вон там, через пару домов, на краю деревни. А дед мой (а ведь это был мой родной дед!) говорит: ну и какова же она, девушка эта? Работящая? Общительная? Ладная? И теперь мутер считает, что, когда он их спросил, они ответили: очень отличная девушка, очень отличная девушка, чистая девушка, очень приличная, очень работящая, в костел ходит, в Бога верит, нет того, чтобы она такая была, чтобы кувыркаться с мужиками любила, а приличная, файн девушка, чистая, ладная девушка…

Похоже, как только закрылась за дедом дверь хаты, баба с мужиком в смех, что так деда накололи. Однако ж как масло поверх воды, так и правда вскоре всплыла. Деду до крайней хаты недалеко было. Самая бедная то была хата, та самая, что теперь здесь воссоздана. Только колодец с журавлем лучше. И Марыхна жила в ней тем, что ягодок да грибков насобирает, того-сего, что попадется, без электричества, без света, с одной только сальной свечкой. Дверь открывается, стоит в ней мой дед, а мамаша как раз наклонилась над ведром и чистит картошку… Хоть и спасенная рыбаком, но в плохом состоянии. Боже, какая сцена для истории немого кино! Если все это где-то там на небе как-то фиксируется, то, думаю, там ангелы перед телевизором плакали, впрочем, и потешного тоже было много!

Дед стал в двери, набрал в грудь застоявшегося в хате воздуха, потому что целую арию заранее приготовил, выдержанную на верхнем до, уж было рот открыл похвалу материнству воспеть и сына своего бесчестность осудить, но…

…но только он ее увидел, как она ножичком перочинным картошку чистит, даже кофе пить не стал, ничего не захотел, а как был, так на своих двоих пролетел те десять километров до автобусной остановки! То и дело оглядываясь, не гонится ли кто за ним. В непогоду, которая как раз разыгралась, в грохоте грома и блеске молний. Из-за этого я внебрачным и родился, ни отца, ни деда, сколько живу, не видел. Вот почему я хочу, чтобы у меня было много детей, и дать им всем настоящую семью. Гневко в прошлом году уже на курсы подготовки к лицею в Ледницу ходил.

Ну а солдат этот, вроде как отец мой, четыре или пять лет присылал Марыхне алименты, а она даже слова этого выговорить не умела. А присылал он потому, что отец этого солдата, Бигуса, то есть мой дед, решил, что сын должен присылать этой бестолочи пару грошей в месяц. А потом, рассказывала Марыхна, этот Бигус работал на стройке, и его там придавил экскаватор, короче, погиб он. Однако все вокруг подозревают, что он, зная, какая она глупая, ни читать, ни за свое постоять не умеет, сфабриковал бумагу, что, дескать, он умер, а она, глупая, поверила и даже проверять не стала: а может, жив еще мужик и не платит! Ходит себе по пивнушкам и хвалится, как он мать мою обштопал.

Впрочем, у меня уже тогда были собственные доходы; Я готовился к поступлению в профтехучилище, на сантехника, а мамаша все больше и больше чудила. Тяжелая жизнь была у нее. Из немцев она. Немцы во время войны называли ее Мариенхен, отсюда и Марыхна. Родители ее — немцы, сначала после войны остались, потом все уехали, только ее ни одна из сестер не взяла, а брат приезжал в наши края навестить и вые… ее и вернулся обратно в свою ФРГ. Брат сестру! А она потом всем хвалилась. В смысле жаловалась, что ничего ей из Германии не привез. А только приехал, вые… ее и вернулся: только меня выиграл, только меня, гад, выиграл, только меня, гад, выиграл! Выиграл меня! Только меня, ебок эдакий, выиграл!

Мутер была такая глупая, что, когда русские в Бытов входили, русский танк въезжал, солдаты с винтовками, она, маленькая девчушка, пасет коров у дороги и ручонкой показывает: «Хай-Хитля! Хай-Хитля!» — так ей хотелось понравиться. Любая власть для нее «Хай-Хитля!» (может, так оно и есть на самом деле). И тогда русские погнались за мамой. А мама все бежала со своими коровами, а русские все гнались за нею до тех пор, пока она, бедняжка, не упала, ну тогда они ее и отымели. Страшное дело! Марыхна — это легенда, в том, что касается любви… физической… пол-Кашуб ее… ну, короче. Любились с ней. Так что она знает все габариты, все калибры, все! Пятеро детей, и все от разных мужиков. Она говорит: «Уж такая я уродилась, стоит мужику меня коленом только тронуть, сразу залетаю, сразу залетаю, сразу залетаю! Сразу брюхо».

Правда, все как-то смерть манила ее. Все по похоронам ходила, так говорила: много народу на похоронах было… ну да, та умерла, вы слышали, пани Кузьмякова, что та умерла, вы слышали, что та умерла, ну-да, это правда, хорошие люди долго не живут, это правда, хорошие люди быстро умирают, так старики когда-то сказывали, и это правда, пани Кузьмякова. Хорошие похороны были у пана Вальдека, хорошие, и гроб был отличный, файн гроб, сколько народу было, и ксендзы молились, в самом деле файн гроб! Без кружев (потому что гроб с кружевами считался безвкусицей). Мне одна богатая дама говорила… Эта «богатая дама» — есть тут такая (здесь Амаль назвал имя одной публичной персоны), она с нами дела обделывала, но и мутер, если уж очень хочет настоять на своем, выезжает на этой «богатой даме». Ей, дескать, богатая дама так говорила и все тут. Это для нее высший авторитет. Богатая дама.

Однако я понемногу из родительской хаты отлучаться стал. Сначала поехал в Бытов, а потом — в школу в Костежине. Потому что она до того уже дошла, что одежку себе по помойкам стала собирать, могла и бюстгальтер, и трусы найти и при посторонних задирала юбку и хвалилась, какие хорошие вещи нашла.

Хватило на меня и нищеты, и деревни, и ботинок, а ботинкам — дерьма, в которое они то и дело наступали. Захотелось мне ходить по твердой почве. Захотелось яркого, искусственного света. Теперь у нас есть цептеровские лампы. А как у меня пошли дела сначала с бензоколонкой, потом с тряпками и ломом, вот тогда и начались покупки. Попервоначалу не в Польше. У нас только потом. Всего повыписывал по рассылочным каталогам. Дрожащими руками перелистывали мы с Боженой эти страницы мелованной бумаги. Боженка! Чего еще хочешь? Ну не знаю… А ты купи, купи. Живи, пока живется. Да я уж и не знаю, что купить. Пепельницу хрустальную в виде подковы! Э-э-э… Часы «Ролекс» купи! Ну ладно… Да они шестьдесят тысяч долларов… Ну и что? Значит, хорошее вложение. Значит, еще шестьдесят вложишь или сто шестьдесят, а тут глянь, бриллиантиками циферблат выложен, возьми себе. Ну еще ложечку икры за дядю, за мамочку… Нет у меня мамочки!

Привез из Швейцарии такую специальную систему очистки воды в ванне, что можешь, сударь, воду прямо из-под крана пить! (Здесь он упрашивает меня сделать хоть глоточек.) Пять ванных комнат, в каждой по двадцать разных источников света. Свет теплый, свет холодный, галогеновый, скрытый, из-за стены… И все мне мало. Все мало. Вы как полагаете, какого цвета эти стены? Белые? А хрен тебе на лопате белые — тонированные под мел. Присмотритесь-ка. Ну да, вроде на самом деле как бы слегка тонированные. Тяжело дались мне деньги, так что я их уважаю! Когда я диваны ставил, то велел к стенам специальные планочки прибить на высоте спинки, чтобы следов не оставалось на стене. Потому что своими когтями все заработал. Вот и уважаю!

Сижу себе, например, и сру, журнал «Впрост» читаю, и встает у меня… Нет, не в смысле извращения какого, боже упаси, ничего такого нет! Встает у меня перед глазами та самая нора из Млынка. Крючок на двери к удобствам, мухи над очком в земле. И уже хочется опять ехать и привозить, привозить. Специальные мыльницы с автоматической подачей мыла Meridy, все бы так и мыл, все бы так и чистил! Потому что у меня какое-то особое отношение к чистоте, к этим разным мылам, фильтрам, пастам, электрощеткам. Потому что я в грязи рос. Божена спрашивает: что ты так все стараешься и стараешься, ну хоть эти планочки, что с того, что стена чуток испачкается? Из деревни что ль, из матушки? А я отвечаю с гордостью: из ей из родимой.