Страх (сборник) - Валерий Белкин

Ничего нет лучше ночного города, ночного вокзала, ночного автобуса…

Я вышел бомжевать в половине первого.

Ночь как ночь – темная, местами черная. Несмотря на поздний час, ни привидений, ни вампиров, ни зомби. Германия – некому напугать простого хорошего человека, а жена осталась дома.

Подхожу к станции метро, сажусь и принимаю статус бомжа: ничего не делаю, никому не обещаю, никого не жду, смотрю в ночь и на тех, кто случайно появится. Слева за спиной широкие стеклянные двери закусочной, справа парикмахерская, все пристроились к моей трехступенчатой лестнице. Напротив уютная остановка автобуса, тоже застекленная от различных напастей.

Подошел автобус, ночью интервалы жесткие: 30–40 минут, а то и час. Двое мужчин, позевывая, скрылись за дверьми станции, один прямиком направился ко мне. Не по-немецки кряжистый, в летах уже перезрелых, со взглядом штурмана дальнего плавания.

Ставит два черных дряхлых портфеля, перевязанных бечевками, садится. И на моих глазах один начинает неожиданно разваливаться, вскакиваю, хватаю, пытаюсь крепко перетянуть.

– Не трогай, – услышал сердитый голос. – Не твое, сядь!

Я застыл.

– Открой другой!

Развязываю с трудом бечевку.

– Подавай, – подаю, он достает пакет, обмотанный тонкими резинками. – Закрой и поставь.

Послушно выполнив указания, присаживаюсь.

– Куришь?

– Да нет, давно уже не курю, пять лет.

– А что так?

– Видишь ли, утром однажды проснулся, а сердце словно мешок с кровью, шевелиться не желает – и все, перестал курить.

– Ты не прав, я покажу тебе, почему ты не немец.

Вообще-то, я и не притворялся.

– Ты с России.

И чего только я здесь не натерпелся, называли и французом, и итальянцем, а он угадал.

– Да, ты русский, улыбаешься наивно (хорошо хоть не сказал, как дурачок из сказки), доверчиво да еще и виновато. Я не просил тебя помогать, а ты полез со своей услугой, потому вы так и живете там.

– Как мы живем?

– Говенно. С Волги?

Ясное дело, если русский, значит, с Волги.

– Угу, она красивая и большая.

– Родители с тобой?

– Умерли.

– Известное дело, сколько вас в Сибири полегло, гнали толпами, как ты еще вывернулся.

Мои родители скончались, подкошенные болезнями и возрастом, но подрывать его веру в жестокость российского климата было неделикатно, я согласно кивнул.

– Тридцать пять миллионов загубили в вашей стране, но это официально, я не верю, я думаю, больше. Не забывай, после войны сколько победителей он поставил к стенке, а стройки, а тюрьмы, ваши цари жестокие, а вы несчастные.

– А Гитлер?

– Нашел, кого вспомнить, мой отец служил у него, выбрался живым, в ГДР не трогали, спокойно дожил до смерти и мне что-то оставил. Так ты, сынок, не куришь.

В моем возрасте неплохо стать чьим-то сынком, тем более, у нового папочки богатое наследство. Вероятно, эти два бывших в нещадном употреблении портфеля. Он таинственно улыбнулся, призвал к вниманию, подняв указательный палец, и действо началось.

Развернув на коленях большой матерчатый носовой платок, выложил из пакета табак и сигареты, затем помахал передо мной тяжелой связкой ключей, а руки-то тряслись.

– Вот это видишь, самый мой любимый, – из связки высвободил тщедушную закорючку, которой только комары смогли бы открывать двери своих окровавленных квартир.

– Не смотри, что он такой, он решает все!

Достал трубку, осторожно отвернул мундштук и торжественно застыл. В этот момент из стеклянных дверей метро вышли люди и заходили перед нами в ожидании автобуса.

– Ты погляди, сынок, ты погляди!

У дверей в тихом разговоре стояли трое женщин и мужчина, все средних лет.

– Ты заметил? Ты заметил или нет? Hallo, hallo!

Группка не реагировала.

Мой папа решительно отложил платок со всеми сокровищами, с трудом поднялся и двинулся nach Osten. Около пяти минут я следил за беседой со взмахиванием рук, со смехом и с похлопыванием друг друга по плечам, по спинам, до груди не дошло. Вернулся искренне огорченный.

– Это же несправедливо, он один, а их трое, ему не справиться, я посоветовал поделиться со мной, ну хотя бы одну отдать.

– Может, он всю жизнь тренировался и готовился к этому дню, а ты…

– Не сомневаюсь. Как ты думаешь, что с ним будет утром?

– Наверно, не совсем хорошо.

– Вот и говорю – не женись!

– Я уже женат.

– Что вы за народ, русские, ты же не дослушал, а спешишь куда-то. Слушай меня! Не женись на учительнице, всю ночь до утра: «Повторить, неправильно», не женись на враче, услышишь после себя: «Следующий», не женись на официантке, ей подавай чаевые, – довольный, рассмеялся.

– Женщина открывает нам ворота рая, – с мудростью, не присущей мне, возразил я.

– Не греши! Не греши, сынок, – он назидательно поднял мундштук, – из-за женщины нас выгнали из рая, да. На ее вратах написано сладкое слово «Рай», но за забором… – он удрученно покачал головой. – Когда моя забабаежила (в немецком языке нет такого слова, но этот процесс и образ знакомы многим мужчинам), я обратился к Нему. Господи, недолго мне осталось ходить под твоим оком, освободи меня – и исчез, она меня не нашла.

Он расхохотался, я сконфуженно замолчал, все равно с ними бывает иногда и рай, надо только уметь ключ найти.

Подошел, урча, автобус, вздохнул, открыл двери, принял пассажиров, вздохнул и скрылся в ночи. Мы одни.

– Посмотри, что ОН может выделывать, и ты увидишь, как я умен.

Своим заветным ключиком вытащил из мундштука трубки фильтр сигареты, и я ужаснулся – багрово-коричневое чудовище держал в дрожащих пальцах мой папа. Королевским жестом отбросил в ближайшую урну сгусток яда, разломил сигарету, новый чистый белый фильтр бережно вложил в мундштук. Новорожденного запеленали, почудилось мне.

– Потому я живу. Вы, русские, странный народ. Немец, если пьет, просто скажет всем, и знакомым, и незнакомым, – я алкоголик. Русский заявит – да, пью, но я честный, пью на свои! А что, вкус меняется? Я у вас в Ленинграде на верфи работал, голландцы корабль хотели на слом распилить, Эрих упросил отдать ему и нам дал задание переделать и оснастить, за год справились. Хорошие у вас мужики, я был там своим, хоть и немец для них, но как жили! Как они жили, так и пили, ох, и пили.