Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп Страница 35

— Имелись ли в полу миньяно другие отверстия?

— Я обязана совершать обход, как часовой?

— В котором часу дон Франческо обычно вставал?

— Понятия не имею. У него самого спросите.

— Благоволите не оскорблять суд своими ответами.

— Как умею, так и отвечаю... Я сказала, что знаю, и добавить мне нечего. Чего не сказала, того не скажу. А что сказала, то сказала.

Сославшись на показания Марцио Флориани, судья спросил Беатриче, не было ли его в замке.

— Если кто-то и находился в Петрелле перед смертью моего отца, я его не видела, и повторяю вашей милости, что никого не видела - ни днем, ни ночью, ни за неделю до его смерти, ни в тот день, ни после.

Судьи зашушукались между собой, затем Боэцио Джунта ненадолго перестал кашлять и высказал подозрение в заговоре, составленном в Риме братьями Беатриче по наущению последней.

— Суд заблуждается.

И после обвинения в подготовке убийства вместе с Олимпио:

— Ложь, и этого нельзя доказать.

Скалка для теста? Это ничего не значит - таких на любой кухне полно... Молот каменолома? Нет, в Петрелле подобного не водилось... Лжесвидетельство? Она не приносила никакой присяги, а тот, кто обвиняет ее в клятвопреступлении, нагло лжет.

— Но суд установил...

— Да какое мне дело до судебных установлений? Я никогда никого не укрывала в Петрелле, и пусть себе суд устанавливает, что ему вздумается, а я ничего не знаю и ничего не скажу.

После каждой мотивировки она отрывисто и презрительно усмехалась, а в темно-винных глазах вспыхивали злобные молнии.

— Ваш отец когда-нибудь вас избивал?

— Мой отец ни разу не причинил мне ни малейшего вреда.

Она покраснела, заметив, как судья устремил взгляд на сломанный средний палец.

— Вы не давали своему отцу каких-либо вредоносных снадобий?

— Я никогда не давала ему ничего дурного.

— Вы не получали от Олимпио Кальветти какого-либо пузырька, склянки или бутылочки?

— Я видела только бутылки вина.

— Хорошо подумайте, прежде чем ответить.

— Думать мне незачем, и я никогда не думаю.

— Не получали ли вы от Олимпио Кальветти или со стороны его братьев какого-либо красноватого корня?

— Не знаю ни о каком красноватом корне, а если суд и здесь что-то установил, значит, он еще сильнее заблуждается.

— А опий?

— Я не знаю, что такое опий.

Тут уж и Москати отрывисто усмехнулся:

— Возможно ли это?

— Я не аптекарь. Я не удивлена теми небылицами, что наплел какой-то прохвост, но поражена, что в них поверила ваша милость.

Вдруг наступила тишина - один только жук-точильщик понемногу сверлил позолоченную древесину. Наконец зашелестела бумага, судья изложил основанную на показаниях свидетелей схему уголовного дела и пункт за пунктом предъявил Беатриче Ченчи обвинение. Та лишь пожала плечами. Тогда ввели по пояс голого, истерзанного, почерневшего от гангрены и полуживого Марцио Флориани:

— Я сказал правду... Правду...

Белая и непреклонная, точно мрамор, Беатриче ответила:

— А я говорю, что ты нагло лжешь.

Он бредил, оплакивая своих голодных и нищих детей, но не отрекся от сказанного и не изменил свои показания ни на йоту.

— А я, Беатриче Ченчи, заявляю, что этот мошенник нагло лжет.

Заикавшаяся, слепая на один глаз груда измученной плоти, покрытая запекшейся кровью и поддерживаемая под мышки охранниками, разорванным ртом подтверждала свои слова. Марцио увели, чтобы еще раз поднять на дыбу, и в ту же ночь он испустил дух.

После убийственного допроса, во время которого ни Беатриче, ни Лукреция не признали обшитый сутажом плащ, разбирательство приостановилось на четыре месяца, но суд распустил слух о том, что Ченчи якобы сознались.

Хотя Чезаре писал великому герцогу Тосканскому, умоляя походатайствовать перед Климентом VIII в пользу обвиняемых, вопрос о защите по-прежнему висел в воздухе. Ченчи так ее и не получили, но папа - сам юрист и бывший судья трибунала Рота - прекрасно понимал, что слишком уж долго упорствовать нельзя. Тем не менее, он негодовал и возмущался симпатиями к обвиняемым.

— Мало того, что по Риму разгуливают отцеубийцы, так здесь еще можно найти адвокатов, готовых их защищать!

Кардинал-непот устало взглянул на побагровевшего Климента VIII.

— Отцеубийство не может быть доказано лишь на основе показаний Марцио Флориани, да упокоит Господь его душу. Остальные же улики не складываются в цельную картину, и их маловато для обвинительного заключения. До тех пор, пока Ченчи не признают свою вину - ведь доселе они все отрицали - и, главное, пока не будет найден Олимпио Кальветти, ни один суд не вправе вынести приговор. Поэтому мы не сможем отказать Ченчи в защите.

— А они сами предоставили адвоката своему отцу, перед тем как его убить?

Пьетро Альдобрандини вспомнил тот далекий день, когда еще совсем молодым держал Беатриче над купелью:

— Ваше святейшество должны принять во внимание, что, убив Франческо Ченчи (если только его действительно убили), они избавили мир от гнусного изверга.

— Замолчи, Пьетро!.. Каким бы злодеем ни был Франческо Ченчи, убийство остается убийством!

Весенний ветер, доносивший в приоткрытые окна запах черепицы и нагретого мрамора, приподнимал разбросанные на большом кедровом бюро бумаги. Желтая бабочка вспорхнула к позолоченному бронзовому распятию и, сев на терновый венец, вертикально сложила крылья. Сменив тему, Климент VIII завел разговор о недавно назначенном новом губернаторе Рима и о булле «Annus Domini placabilis...», которую он готовил к началу Святого года, но Пьетро Альдобрандини ловко вернулся к обвинению. Он имел большое влияние на святого отца, однако на сей раз тот ничего не ответил. Когда пару дней спустя кардинал-непот представил Просперо Фариначчо, одобренного прокуратурой адвоката, папа выслушал его аргументы, не перебивая.

— Святейший отец, я пришел вовсе не для того, чтобы оправдать мерзостное отцеубийство, а затем, чтобы получить право защищать и спасать жизнь невинных. Если ваше святейшество считает это намерение дурным либо постыдным, я тотчас же умолкну.

Но умолк сам папа, поразившись, с каким достоинством Фариначчо произнес эти слова. Адвокату даже показалось, что он уже выиграл дело. Сухое, строгое лицо придавало ему кристально честный вид, тогда как на самом деле он слыл большим мастером подкупа и подлога. Фариначчо был замешан в различных сомнительных делишках и совершил множество правонарушений, и хотя ни папа, ни кардинал не сомневались, что с закоренелыми злоумышленниками его связывают личный интерес и узы дружбы, Фариначчо имел образцовый облик беспристрастного судьи.