Тень без имени - Игнасио Падилья Страница 30

— Дьявол побери, сержант. Несколько лет назад это привело бы вас к повышению по службе.

Затем он принялся объяснять мне, что текст барона был записан при помощи вольпука — средневекового шифра.

— Вы не можете знать об этом, — добавил Кэмпбел, — но во время войны вольпук часто использовали ответственные за проект «Амфитрион».

На мгновение я испугался, что старый академик вот-вот ударится в туманные высказывания, при помощи которых обыкновенно изъяснялся Ремиджио Коссини. К счастью, полковник Кэмпбел не ожидал того, что мне могут быть известны хитросплетения шпионажа войны, которая прошла для меня между папками с безутешными любовными посланиями.

— Проект «Амфитрион», — продолжал объяснять мне специалист по дешифрированию, как если бы мы снова оказались в помещениях службы связи вооруженных сил, — представлял собой одну из многочисленных и неудачных попыток некоторых нацистских офицеров, несогласных с политикой Гитлера, уничтожить его, сохранив при этом саму власть. По иронии судьбы, — пояснил Кэмпбел, — изначально идея проекта принадлежала самому Герингу, который, и теперь это доподлинно известно, никогда не собирался предавать Гитлера. Тем не менее именно ему пришла в голову идея о создании для фюрера и его ближайшего окружения маленького подразделения двойников, которые послужили бы приманкой в случае всеобщего беспорядочного бегства. Однако к концу войны ответственные за проект «Амфитрион» решили использовать двойников для замены некоторых генералов рейха. Тем не менее в этой волшебной машине что-то разладилось, и генерал, разработавший план заговора, как и большинство его двойников, был обвинен в пособничестве евреям в деле намечавшегося убийства фюрера и исчез с лица земли к тысяча девятьсот сорок третьему году.

Помню, что в тот момент я был готов спросить у полковника Кэмпбела, известно ли ему имя ответственного за проект «Амфитрион», но своевременно понял, что этот вопрос является излишним. Дело не в том, что я боялся ошибиться. У меня не оставалось сомнений в том, что этим человеком мог быть только Тадеуш Дрейер, и, вероятно, я не хотел продолжать беседу, которая могла завести очень далеко. Тем временем Кэмпбел погрузился в молчание. Не знаю, было ли оно обусловлено тем, что он ушел в свои воспоминания, или же просто было связано с надеждой на то, что, позволив ему продолжать свои рассуждения, я укажу полковнику путь выхода из университетской рутины. Было несомненным, что текст на вольпуке захватил его с такой же силой, с какой увлекают игрока в шахматы мысленные перестановки сотен фигур до момента, когда он найдет способ объявить безупречный мат. Что плохого было в том, чтобы предоставить старому и никому не нужному дешифровщику возможность проникнуть в суть шифра, справиться с которым оказалось мне не по силам? Вполне возможно, что для дешифровки ему оказалось бы достаточно небольшого отрывка текста учебника, и тогда я смог бы продолжить работу и похвастаться перед Коссини тем, что мне удалось найти нить, которая укажет нам дорогу из заколдованного лабиринта, стоившего жизни барону Блок-Чижевски.

— Амфитрион, — многозначительно произнес я, услышав голос Ремиджио Коссини на другом конце телефонной линии.

Однако он, как мне показалось, не проявил никакого недовольства или удивления. У меня опять сложилось впечатление, что художник ожидал моего телефонного звонка именно в этот момент. Я почти испугался, что связался с ним позднее положенного. Признаюсь, моей изначальной целью было удивить его, доказать, что и я, со своей стороны, способен успешно продвигаться к цели, делая удачные ходы в шахматной партии, которую мы начали уже давно против этого леворукого игрока и о которой мой собеседник говорил с абсолютной уверенностью с самого начала. Однако Коссини воспринял мое заявление со спокойствием, можно даже сказать, с обидным для меня безразличием. Как если бы слово «Амфитрион» было вопросом заинтересованного ученика, обращенного к учителю, художник произнес:

— Амфитрион. Несомненно, славный персонаж. Существует по меньшей мере тридцать комедий, основанных на истории этого индивидуума. Мольеровская трактовка кажется мне слишком грубой. Если вас интересует мое мнение, то я предпочитаю драму Платона.

Излишне говорить, что перед тем, как позвонить Коссини, я затратил время на то, чтобы узнать, кто такой этот Амфитрион, и был готов к тому, чтобы в деталях поведать ему историю о несчастном воине, которого на супружеском ложе заменил не кто иной, как сам Зевс. Вместо этого Коссини оказался тем, кто с раздражающей педантичностью читал мне лекцию. Тогда, пресыщенный его играми и самодостаточностью, я начал метать в него историями о вольпуке и заговоре, которым несколько лет назад руководил генерал Дрейер. Слишком поздно. Когда я сообразил, что к чему, мой собеседник снова обезоружил меня своими высказываниями:

— Что касается нашего друга Блок-Чижевски, или как там вы его называете, боюсь, что его Амфитрион не был в ряду самых успешных. И добавлю, что, по моему нескромному мнению, предпочел бы взять имя Геркулеса для названия проекта Дрейера, потому что в этом случае не боги становились бы двойниками смертных, а наоборот.

Таким образом, подумал я, находясь в самом глубоком замешательстве, маэстро Ремиджио Коссини был в курсе прошлого барона Блок-Чижевски и даже был способен обрубать концы. В тот момент я был готов послать его к дьяволу, но именно сам Коссини остановил меня, сообщив с немыслимым для него уничижением, что ему не удалось расшифровать рукопись барона. Однако он сказал, что всегда полагал, будто весь этот круговорот был связан с прошлым барона, когда тот еще носил имя Тадеуша Дрейера, в смерть которого Коссини никогда не верил.

— Вероятно, смерть барона — дело рук какой-либо неонацистской организации. Любой человек, в сознании которого было бы хоть немного здравого смысла, должен был бы интуитивно почувствовать, что в рукописи содержится нечто большее, чем просто историческая информация о преступлениях Адольфа Эйхмана, а именно точные сведения, адреса и имена, по которым можно было разыскать тех, кто скрывался за нашим так называемым Богартом.

Помолчав несколько мгновений, Коссини произнес:

— Меня радует, что вам удалось расшифровать рукопись. Вы избавили меня от долгого и, несомненно, обременительного путешествия. С другой стороны, возможно, мы сможем успеть вовремя, чтобы избавить от виселицы невиновного человека.

Затем Коссини снова погрузился в глубокомысленное молчание, заставившее меня полностью забыть о чувстве оскорбления, которое возникло у меня в начале разговора, и я снова был поставлен в положение Санчо Пансы. Последние слова Коссини привели меня в изумление. Было очевидно, что, даже не заметив этого, художник сообщил мне, что ему известно содержание рукописи барона и что он использовал мои способности дешифровальщика не только для того, чтобы нам удалось выжить, но и в целях спасения человека, жизнь которого оказалась зависящей от меня. Таким образом, впервые за все время нашего знакомства маэстро ожидал того, чтобы именно я пролил свет на нашу дилемму.

— Буду искренен с вами, Коссини, — должен был сказать я, — мне еще не удалось закончить перевод всей рукописи. Я всего лишь сумел узнать, что барон воспользовался старым военным шифром, называемым вольпук.