Пасадена - Дэвид Эберсхоф Страница 30

На берегу что-то испугало его, и он хотел показать это и Линде — не испугается ли и она тоже. Это чувство должно соединить их. Брудер уже представлял себе, как она тянется к нему, как оказывается в его руках, как руки его скользят по ее телу, как они сливаются в одно и как прилив тихо ласкает их ноги.

Они быстро неслись вниз по тропинке; из-под ног Брудера взлетала пыль и летели камни, он расставил руки для равновесия и хватался ими за стебли ледяной травы, с хрустом отрывая мясистые треугольные листья. Линда спешила за ним, чуть не падая, обрывая какие-то пурпурные цветы. Не останавливаясь, она скользила, но бежала все быстрее, всего на шаг позади Брудера. Когда он обернулся и крикнул: «Ты как там?» — она отозвалась: «Да я эту тропинку лучше, чем ты, знаю, вообще-то». Правда, так быстро по ней она никогда не бегала и где-то в самой глубине души страшно боялась, что потеряет равновесие, налетит на Брудера и оба они закувыркаются по каменистым скалам вниз, к берегу. От этой мысли ей вовсе не стало страшно, только сердце забилось сильнее, и она вдруг остро почувствовала, как пышет жаром все ее тело, как по лицу ручьями бежит пот. Кровь текла по жилам так быстро, что ей казалось — сейчас, вот сию минуту что-то меняется внутри и чувство, которое она испытывает к Брудеру, приходит на смену старым эмоциям. Брудер раскинул руки параллельно земле, держа их строго вдоль линии горизонта, и совершенно зачаровал Линду своим видом: небольшая выпуклость косточки там, где шея переходит в плечи, завитки волос по всей спине, обветренные, розово-белые, как открытки-валентинки, старый платок, торчавший из заднего кармана штанов, — Линда не раз видела, как на солдатский манер он подвязывает им волосы. Она была вся мокрая, у нее кружилась голова, она все-таки не удержалась, и земля ушла у нее из-под ног. Линда упала прямо на Брудера, он тоже повалился вперед, они тесно прижались, но были уже почти совсем у берега и поэтому упали прямо на песок, лицом друг к другу.

Глаза у нее были закрыты, сердце затихало. А у Брудера оно билось так, что она ощущала его своей грудью. Такое чувство ни разу не приходило к ней раньше, и Линда сказала себе, что никогда его не забудет, пусть даже и не понимает, что это. Чувство было и у Брудера, но он прекрасно понимал, что испытывает: он вскочил на ноги, поднял ее и сказал:

— Вставай. Она нас ждать не будет. — И добавил так тихо, что она еле расслышала: — Моя Линда.

— Что за «она»? — спросила Линда, торопясь за Брудером.

Падая, он расцарапал локоть, и на нем выступили бусинки крови. Он вытер их платком и протянул его Линде, чтобы показать пятна.

Она шла за Брудером и взяла платок в руки. Он заскорузнул от пота, перепачкался в крови и источал тот самый запах, который она никак не могла отстирать. Сильным броском Линда кинула его в сторону океана. На ветру небольшое белое полотно раскрылось. Брудер с Линдой долго стояли и смотрели, как оно то поднимается, то опускается, как ленивая чайка или как пеликан, перед тем как погрузит голову в воду; и тут, как это нередко бывает в узких заливах Тихого океана, ветер неожиданно стих, пропал сам собой, и белый платок, с пятнами крови Брудера, похожими на красные звезды, сложился и упал в воду.

— Мы куда? — спросила она.

— Увидишь, — бросил он, торопливо шагая вдоль кромки прибоя, пенистые гребни которого доставали до щиколоток. — В Соборную бухту Ты должна кое-что увидеть.

Он сказал, что им нужно спешить, и протянул Линде руку, но она не взяла ее, а побежала вперед, перескакивая через бревна и коряги, вынесенные волной на берег. Дитер рассказал ему о своей дочери еще вот что: «Она себя не знает. Она не знает, что о ней люди думают, да ей и наплевать на это. В этом она свободный человек. Но ведь и ты такой же!» Но Брудер-то как раз себя знал, и сейчас, спеша позади Линды, он почему-то вспомнил тех девушек, которые слали ему любовные записки, завернутые в платочки, обшитые бельгийским кружевом. Их было не то чтобы очень много — так, одна-две из беленых особнячков на Ориндж-Гроув-авеню; одна сбежала от гувернантки, кинулась в толпу на Колорадо-стрит, схватила Брудера за руку, ловко сунула ему в ладонь квадратик, пропитанный апельсиновым маслом, и загнула его пальцы над этим квадратиком. «Брудер, люби меня, как я тебя!» — зазывно гласило послание. Не успел он опомниться, как девица исчезла за дверями магазина одежды Додсворта, а на руке Брудера остался запах богатой наследницы, навязчивый, липкий аромат цитрусовых духов, и потом он долго мыл руки в фонтане-колокольчике в Центральном парке. Записку он выкинул, а платочек сжег в дровяной печи на городской ферме. Он совсем не знал, как зовут ту девушку, но был наслышан о богатых дочках, живших в Пасадене, и сразу понял, что она не сомневалась — вся округа должна знать, как ее зовут. Брудер знал, что где-то его ждет девушка, прислонившись щекой к кованой решетке балкона, даже ночью не остывавшей после дневной жары, но лишь посмеивался про себя, потому что был уверен — она его не дождется. Он готов был спать с собаками, перед тем как лечь в постель с такой женщиной; даже мальчишкой-подростком Брудер знал, что девушки в жемчужных ожерельях не про него. Он думал, что так оно и будет всю жизнь, а вот теперь бежал по берегу вслед за Линдой.

Соборная бухта лежала почти в миле южнее «Гнездовья кондора», за Джелли-Бич, где в теплой летней воде, точно белые призраки, висели похожие на шлемы парусники. Сколько Линда себя помнила, Дитер не разрешал ей туда плавать, а Эдмунд все время пугал: «Смотри, медуза ужалит — без ноги останешься!» По своей натуре Линда всегда шла именно туда, куда проход был запрещен, но тут она прислушалась к совету — мало кого она боялась так же, как медуз. Существо без цвета, без тела, пузырь, который даже в руку не возьмешь! Она все время приставала к Эдмунду: «Ведь медуза совсем пустая; ну как же она может меня ужалить?»

Накануне было полнолуние, и прилив на Джелли-Бич был таким низким, что не дошел до берега и оставил только лужи, которых Линда не видела почти год; из них торчали красноротые анемоны, а дно, точно мостовую, усеивали морские ушки. Далеко в волнах Линда заметила маленький оранжевый шарик; она пригляделась и заметила другой, а потом и еще один. В сумерках она видела, как в лужах и дальше в океане плавает много таких шариков — ей показалось сначала, что несколько десятков, но потом она поняла, что их несколько сот или даже тысяч; они виднелись до самого горизонта, раскрасив воду цветными точками, яркими, будто рыбы-гарибальди. Их становилось все больше и больше, как будто в небе кто-то открыл огромный ящик с апельсинами. Брудер поднял один апельсин с песка. Он высоко подбросил его, и вместе они смотрели, как плод описал дугу, шлепнулся далеко в океан, исчез из виду, появился на поверхности и закачался на воде, вовсе не собираясь тонуть.

Линда спросила, откуда здесь апельсины, и Брудер ответил:

— Крушение.

Океан был уже усеян апельсинами, их заметили пеликаны и, громко хлюпая, принялись нырять за ними — наверное, подумали, что это какая-нибудь редкая рыба. Апельсины один за другим исчезали в их черных подклювных мешках. Как же так — прекрасный день, и вдруг крушение? Может, это грузовик перевернулся на мосту над Агва-Апестосой, и апельсины просыпались сначала в лагуну, а потом их вынесло в океан.