Game Over. Волейбол продолжается - Екатерина Гамова Страница 3

Из кубиков часто что-то строила – башни, замки. Ну и, конечно, как любой советский ребенок, обожала улицу. Загнать меня домой было невозможно. Летом бегала по двору, прыгала через резиночку. Зимой каталась с горки и на коньках.

Еще я очень любила рисовать. Все подряд. Природу, солнышко, принцесс… Мама с тетей всегда смеялись, что они с этим волейболом загубили во мне талант художника.

Когда чуть подросла – воровала с другими мальчишками и девчонками патиссоны из соседнего детского сада. Добычу ели сырой… Не то чтобы это очень вкусно – но зато настоящее приключение!

При этом я никогда не была ни хулиганкой, ни сложным и тяжелым ребенком. Наоборот, была управляемой и послушной. Наверное, отчасти это следствие того, что я занималась спортом. Потому что спорт не может не накладывать определенный отпечаток. Дисциплинированности, во всяком случае, он добавляет точно. Плюс банально нет времени на то, чтобы шастать вечерами по дворам и тусоваться с какой-нибудь плохой компанией.

Самого близкого друга или подруги у меня в детстве не было. Просто компания ребят со двора. И сейчас даже не знаю, как у кого сложилась судьба, отношений ни с кем не сохранила. Близкие друзья появились в моей жизни уже гораздо позже.

* * *

Мячик впервые в руки взяла для игры в «бортики». Смысл ее в том, что надо точно и сильно бросать обычный резиновый мяч в бордюр. Если он к тебе после этого просто откатится – ничего интересного, обычный «рабочий» бросок. За него давалось десять очков. Самым шиком в этой игре считалось, когда он по высокой дуге прилетал к тебе обратно в руки… Тогда это сразу сто очков.

Жили мы сначала вчетвером: я, мама, тетя и бабушка. Потом с мамой переехали в комнату в коммунальной квартире. Но вскоре этот дом снесли, и нам выделили отдельную квартиру. Впрочем, там я почти не жила. Мама должна была уходить на завод очень рано, поэтому всем удобнее было, чтобы в школу меня собирали тетя с бабушкой. Плюс из их квартиры мне было ближе ездить на тренировки. И лет в 12 я переехала к ним. Ну а мама каждый день после работы приходила и помогала мне делать уроки.

Никто в моей женской семье никогда не воспитывал меня с помощью ремня. Разок мама захотела отшлепать – не вспомню уже, что именно я натворила, – и это вызвало у меня не страх, а смех. Мол, как так: мама – и вдруг будет меня шлепать? Смешно же… Так мамина попытка ничем и не закончилась. А один раз я чем-то серьезно довела тетю, и она стукнула меня шнуром от утюга. После чего сама очень долго плакала, когда я уснула, потому что увидела след от шнура…

За двойки и тройки тоже никто особенно не ругал. Мама просто всегда говорила в таком случае:

– Катя, ты можешь в принципе не учиться. Например, для того чтобы стать хорошим маляром, тебе с твоим ростом даже стремянка не нужна.

…Какими-то домашними обязанностями меня также не перегружали. То есть не было такого, что я к приходу мамы должна обязательно надраить всю квартиру, ужин приготовить, да еще и уроки сделать. В этом смысле детство у меня проходило довольно беззаботно.

Хотя готовить я любила. Свою первую яичницу сотворила в первом классе. Мы тогда как раз жили с мамой в коммуналке, и правильно зажечь общую газовую плиту было настоящей наукой. Открыть вентиль с газом, с правильной стороны поднести горящую спичку к конфорке и при этом не обжечься…

Вообще с этой коммуналкой связаны теплые воспоминания. Хотя дом, где она находилась, даже домом нельзя назвать в полном смысле этого слова – скорее, обычный барак. В нашей квартире жило три семьи, и все истории про дикую вражду соседей в коммуналках совершенно точно не про нас. Наоборот, все готовы были друг другу помочь чем угодно. Например, когда возникали какие-то сложные ситуации, и меня не с кем было оставить ночью, соседка, которая была воспитательницей в детском саду, брала меня с собой на работу в ночную смену. Дети из других семей, правда, были постарше, чем я. Поэтому мы с ними особенно не играли. Но при этом я всегда могла рассчитывать на их защиту во дворе.

Хотя защищать было практически не от кого. В те времена, в начале и середине 80-х, можно было спокойно отправить маленького ребенка с деньгами в ладошке за хлебом или молоком. И никто бы его не тронул.

Собственно, в детстве у меня была одна-единственная ситуация, когда я по-настоящему испугалась. Мы с мамой в это время уже жили в новом доме, на десятом этаже. Так получилось, что лифт не работал – впрочем, это случалось довольно часто. Я пришла из школы, стала подниматься по лестнице и увидела, что сверху молча спускаются несколько парней. Не знаю, что навело меня на эту мысль, но мне показалось, что намерения у них не самые лучшие.

Стало очень страшно. Я побежала вниз, а снизу ко мне навстречу шли еще парни. То есть они стали окружать меня с двух сторон. В панике принялась звонить и колотить во все двери подряд. Но никто не вышел и не отозвался: рабочий район, времени примерно час дня, и поэтому дома никого нет.

Стало уже совсем жутко, когда к этой группе людей присоединился еще один и сказал: «Это не она». А потом обратился ко мне: «Давай иди, не бойся, мы тебя не тронем». Но я так перепугалась, что пулей слетела вниз по лестнице и до шести вечера гуляла во дворе, пока мама не вернулась домой.

С неработающим лифтом связан еще один эпизод, когда я находилась в серьезной опасности. Я была еще совсем маленькой. У меня поднялась температура, мама вызвала «Скорую». Доктор меня осмотрел – вроде ничего страшного. Поставил жаропонижающий или еще какой-то укол и ушел. И в этот момент я стала буквально синеть. У меня начались судороги…

К счастью, лифт не работал, и медицинская бригада спускалась пешком. Мама кинулась бегом за ними и догнала уже на улице, возле машины. Доктор – а он был очень маленького роста, плотненький такой – потом рассказывал медсестрам: «Девочки, вы бы видели, как я взлетел на девятый этаж…»

В итоге меня погрузили в «Скорую», отвезли в больницу и долго там держали. День, два, три – температура не спадает. Врачи никак не могли поставить диагноз.

А там работала одна нянечка – страшная матерщинница. Мама с ней как-то разговорилась – мол, уже целый консилиум докторский собрали, а все равно понять никто ничего не может. А эта нянечка на меня одним глазом глянула и тут же маме выдала мощную тираду:

– Трам-там-там, зови скорее Львовича!

Львович – это как раз был тот маленький доктор, который меня привез в больницу. Нянька ему:

– Эх вы, консилиум, трам-тарам-там. У ребенка же просто зубы режутся!

Выяснилось, что у меня действительно резались зубы, чего в этом возрасте еще быть не должно. Отсюда и температура, и судороги.

Спустя много лет мы с мамой переходили дорогу, и рядом остановилась машина «Скорой помощи». Из нее вылез Львович и сказал:

– Знаете, я теперь с трех месяцев у детей всегда проверяю зубки. Но таких уникальных случаев, как у вас, в моей практике все равно больше не было.

* * *