Ночь огня - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 3

Наконец Мусса, заподозрив, что мы не заинтересованы, отвел нас к ремесленникам из касты инадан, ковавшим изукрашенные кинжалы: не угодно ли нам мужских драгоценностей? Силясь угадать наши желания, глаза его горели нетерпением.

Положение становилось затруднительным. Из трусости или из любезности я вернулся назад и выбрал серьги. Жерар же сторговал нож с чеканной ручкой.

Это успокоило Муссу.

– Вы довольны?

– Да.

– Правда довольны?

– Эти драгоценности произведут фурор в Париже.

– Тогда и я доволен!

Он сомневался в себе, не в нас…

Мы сели в джип, чтобы отправиться к следующему месту назначения: в часовню и бордж, где жил Шарль де Фуко. [4]

Под солнцем, уже поджаривавшим наши плечи, мы с Жераром взволнованно переглянулись. Шарль де Фуко… Нас била дрожь… Шарль де Фуко, отшельник, занимавший наши часы чтения, трудов и мечтаний… Шарль де Фуко, о котором мы хотели знать все… Шарль де Фуко, белый колдун… Век спустя нам предстоит побывать в местах, где жил этот герой, о котором мы писали сценарий.

Истинное путешествие всегда состоит в столкновении воображаемого с реальностью; оно располагается меж этих двух миров. Если путешественник ни на что не надеется, он увидит лишь то, что видят его глаза; если же он уже воображал цель своих странствий в мечтах, то увидит много больше того, что явится взору, и заглянет даже в прошлое и разглядит будущее за сиюминутным; и пусть он испытает разочарование, все равно оно окажется богаче, плодотворнее простого протокола.

Невзирая на тряску, я запрокинул голову к небу, подставил лицо дневному теплу и, смежив веки, сосредоточился на событиях, которые привели меня сюда.

Что за приключение увлекло меня в Сахару?

Мне было двадцать восемь лет, и я преподавал философию в Савойском университете. Передо мной, молодым лектором, открывалась блестящая карьера, ибо, уже выпускник Эколь Нормаль, агреже и доктор, я имел шанс, если верить лестным шепоткам старших коллег, «кончить» в Сорбонне или даже в Коллеж де Франс. [5]

Однако, хоть и любя свою дисциплину, я опасался дороги, которую прочили мне люди. Вправду ли она моя, или это лишь логическое продолжение моей учебы? Моя жизнь или чья-то чужая?

Взрослому подходил этот путь, ребенку – нет. С малых лет меня одолевал творческий зуд, я делал марионеток, малевал комиксы, сочинял музыку для фортепиано, писал сказки, таскал у отца то кинокамеру, то фотоаппарат, ставил комедии собственного сочинения в лицее. Учеба же, хоть и много дала мне, много и отняла. Я учился. Многому учился. Учился, и только. Учителя укрепили мою память, знания, способность к анализу и синтезу; но оставили под спудом фантазию, вдохновение, воображение, спонтанную выдумку.

Вот уже год я задыхался.

Усердно работая, чтобы одерживать победы в конкурсах и получать дипломы, я в то же время чувствовал себя заложником этих успехов. Они успокаивали меня, но удаляли от себя самого.

От себя?

Нет! Даже этого я не мог сказать с уверенностью.

Я…

Кто это – я?

Каково мое дело на этой земле?

В таком состоянии я предпринял демарш параллельно моим лекциям. Из-под моего пера вышла пьеса, писавшаяся довольно легко, «Ночь в Валони»; и вдобавок ряд литературных пародий, история Отелло в стиле различных драматургов. Раздобыв адрес, я послал мои литературные опыты знаменитой актрисе Эдвиж Фейер, [6]и та благосклонно открыла передо мной двери мира театра, радио и телевидения.

Прочитав эти тексты, Жерар В., режиссер, работавший в театре и кино, позвонил мне.

– Вас не заинтересовал бы фильм о Фуко?

– Котором? Мыслителе или отшельнике?

– А кого вы предпочитаете?

– Меня интересуют оба – и Мишель, и Шарль.

– А ведь между ними нет ничего общего.

Как Жерар был прав! Мишель Фуко, Шарль де Фуко… Один в моде, другой нет. Один был философом, другой мистиком. Один атеистом, другой верующим. Один боролся за права секс-меньшинств, другой после многочисленных связей с женщинами принял обет целомудрия. Трудно было найти двух настолько разных людей. Лишь одно объединяло их: оба лишились жизни при тягостных обстоятельствах: Мишель Фуко был убит вирусом СПИДа, Шарль де Фуко погиб от руки близкого человека.

Я, однако, признался Жерару, что по разным причинам оба персонажа вызывают во мне живейший интерес постольку, поскольку оба дают пищу для размышлений.

– Речь идет о Шарле де Фуко, – раскололся наконец Жерар.

– Почему вы хотите снять о нем фильм?

Не отдавая себе отчета в своей дерзости, я поменял роли и сам задавал вопросы.

Жерар объяснил мне – поэтично, задушевно, расплывчато, искренне – свою тягу к Шарлю де Фуко, бывшему офицеру колониальных войск Франции, который, прикоснувшись к благодати, уехал в Алжир не для того, чтобы покорять или обращать, но чтобы жить с туарегами и передать нам их стихи, их легенды, их законы и первый словарь их языка.

Назавтра мы встретились и долго говорили о монахе Фуко. Вечером Жерар позвонил агенту, и я получил контракт на сценарий, это я-то, в жизни не написавший ни строчки для кино или телевидения.

Вот почему мы, Жерар и я, приземлились в Сахаре, после того как полгода работали с документами, спорили, писали.

Какой парадокс!

Два художника, идущие по следам мистика! Два парижанина, желающие понять, как богатый наследник-сноб мог дать обет бедности, возлюбить ближнего как самого себя и примкнуть к туарегам, народу, вызывающему в ту пору страх, ибо неведомому, кочевому, загадочному и недоступному. Ни я, ни Жерар не принадлежали ни к какой церкви; нас вела в сердце пустыни страсть к личности, к универсальному мудрецу, у нас не было необходимости быть христианами для вдохновения, ибо мудрец этот был достоин, чтобы его признал любой человек и любая цивилизация.

Машина затормозила перед Фрегатом.

Собака мочилась на пальму, глядя пустыми глазами. Кудахтали куры. Слонявшиеся вокруг мальчишки замерли, силясь понять, во что это мы, прислоняясь к джипу, всматриваемся с таким интересом.