Нубук - Роман Сенчин Страница 3

И, думая постоянно о своей новой, грядущей жизни, о той обетованной земле, куда мы с Володькой прилетели после окончания школы, без малого восемь лет назад, и откуда очень быстро нас забрали в армию (Володька потом вернулся в Питер и стал в итоге таким, как сейчас, а я приехал на родину в тот момент, когда родители упаковывали вещи, чтоб эту родину покинуть), — да, постоянно думая о будущем и вспоминая прошлое, я старался быть как всегда, тянуть лямку сегодняшнего, не показывая, что сегодняшнее мне уже почти безразлично… Отец, после удачной торговли или выпив за ужином, говорил: когда-то нам должно повезти, ситуация должна измениться, — но я больше не прислушивался к этим словам, я мечтал о Невском и о Васильевском острове, о ночных клубах, где никогда не бывал, о работе, какой-то абстрактной, туманной, но интересной, приносящей немало денег работе… И каждый день я искал удобного случая сказать о Володькином предложении.

Июнь не принес нам особых доходов. Клубника «виктория», на которую рассчитывали, была нынче очень плохая; по полдня мы с мамой лазали по грядкам с дуршлагами в руках и собирали сухие, корявые ягодки, потом сортировали их, тщетно стараясь выбрать крупные и аппетитные для торговли.

— Заморозки повлияли, — говорил отец, с грустью глядя на эти наши попытки. — Помните, в середине мая до минус пяти доходило, а она цвела как раз… Мда-а, жалко, жалко…

К началу июля подоспели огурцы, перец, в конце месяца — помидоры. Они были на редкость хороши, обильны; плоды набухали чуть не на глазах. Каждый вечер мы снимали огурцов по нескольку ведер и спускали в подвал, чтоб не дрябли. Помидоры складывали в коробки и составляли штабелями в летней кухне дозревать. Но, оказалось, и у других урожай не хуже, и цены падали день ото дня. В итоге родители стали привозить к ночи нераспроданным половину, а то и больше того, что утром брали на рынок.

Начало августа ознаменовалось отличной цветной капустой, ее расхватывали по двенадцать тысяч за килограмм; к сожалению, цветная капуста у нас быстро закончилась.

— Вот знать бы заранее, — сокрушалась мама, бродя по опустошенной капустной деляне. — В прошлом году никто и даром не брал, а нынче вон как, аж в очередь… На одной капусте можно было заработать раз в десять больше, чем на всем остальном.

— На будущий год на нее упор сделаем, — не унывая, отзывался отец.

А числа пятнадцатого августа, после влажноватой, парной жары и буйства, отчаянного какого-то буйства природы, подул ветер. Он дул без перерыва, ровно и настойчиво, и постепенно из горячего превращался в промозглый, пахнущий снегом. Значит, в Саянах снегопад, значит, лето кончилось.

И затем — ленивый и мелкий, многодневный, основательный дождь. Совсем осенний… По временам я выходил в огород, накрывшись тяжелым брезентовым плащом с капюшоном, и смотрел на землю.

Сперва она впитывала капли жадно, с радостью; листья умывались, зелень стала сочнее, ярче, но потом все устало, дождь сделался лишним, ненужным, растения поникли, отяжелели, даже на свежевскопанной земле появились лужицы… На шестой день это было невыносимо и растениям, и животным, и людям. Корова не желала выходить из сарая и жалобно мычала, прижимаясь к стене; Шайтан скулил в своей тесной будке; куры сидели на жердочках и почти не неслись. Огородные посадки поскучнели, начали гнить; земля больше не принимала влагу, а, наоборот, выталкивала ее, словно бы дождевая вода соединилась с подпочвенной и теперь не знала, куда деваться…

Деревня обезлюдела, все прятались по домам, изнывая от скуки. Мы тоже мучились скукой парализованного, который готов свернуть горы, а на деле же не способен шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Да, занятия стали домашними, зимними; суета на какое-то время притормозилась. Мама штопала белье, одежонку, тщательно мыла посуду, подметала пол по три раза на дню, глядела в окно на пупырчатый от дождевых пулек пруд, где вяло плавали грязно-белые, сонные гуси, изредка тоскливо вскрикивая. Отец чинил унты, много курил возле печки, не пропускал ни одного выпуска новостей по телевизору, а затем рассуждал о политике. Я, лежа на кровати, греясь светом настольной лампы, листал толстенный двадцать четвертый том Большой Советской Энциклопедии и зачем-то читал про Ленинабад, Леонардо да Винчи, Лермонтова, лесную зону, хотя интерес во всем томе для меня представляла лишь статья «Ленинград». Когда же голова чугунела от чтения, надевал брезентовый плащ и шел в умирающий огород или к кроликам, чтоб погладить теплую шерстку любимой Тихони… Событием и одновременно испытанием стали теперь походы к колодцу, в магазин, кормление животины.

С каждым днем дождя все ясней становилось, что и это лето пошло для нас прахом. И однажды за обедом я набрался храбрости и начал:

— Помните, Володька тогда приезжал?

— Конечно! — тут же отозвалась мама радостно и уважительно. — Какой он стал!..

— Ну вот… Он мне тогда предложил… — Я замялся, поковырял брусочки жареной картошки, отложил вилку. — Предложил к нему туда ехать… ну, в Питер. Работать с ним… у него.

Я сделал паузу, подождал, как отреагируют на эту новость родители. Но они молчали, смотрели на меня и тоже ждали.

— Вот думал все это время, — волей-неволей пришлось говорить дальше. Дело, понятно, сложное, хотя… Хотя мы ведь с ним чуть ли не с детства мечтали о Питере. Он вот смог, теперь мне хочет помочь. Вот… Я ему тогда определенно ничего не сказал, сказал, что ближе к осени позвоню, сообщу… М-м, вот и осень почти. — Я вздохнул подчеркнуто расстроенно, скорбно даже. Надо решать.

— Дело, конечно, серьезное, — отозвался отец невеселым голосом; невеселым, но и без обиды. — Здесь, так сказать, палка о двух концах… — Он помолчал, видимо, собираясь с мыслями. — Бесспорно, это для тебя, да и для нас с мамой в какой-то степени выход. По крайней мере — на зиму. Только… понимаешь…

А мама смотрела в стол, как-то нервно, подрагивающим пальцем собирала в кучку хлебные крошки. И я, глядя на этот ее толстый, темный, с трещинками на коже, неухоженный палец, пожалел, что затеял разговор так неожиданно. Надо было, наверное, постепенно, вслух вспоминая время от времени Питер, Володьку, подготавливать их морально, настраивать. Я же сразу так, с молчания — и перед выбором.

— Понимаешь, — продолжал отец медленно и раздумчиво, — слишком зыбко, недолговечно то, чем твой друг занимается. Сегодня он на коне, а завтра, не дай бог, конечно, в подъезде с дыркой в черепе.

Мама дернулась, посмотрела на него возмущенно:

— Не надо уж так! Не пугай, пожалуйста! — Наверно, она представила меня, своего сына, в подъезде рядом с Володькой.

— Да это не я пугаю, — вздохнул отец, — а сама жизнь, само устройство реальности нашей. Вон чуть ли не каждый день их отстреливают. И Питер на первом месте по всем статьям. Дня три назад передали — прямо на Невском проспекте заместителя Собчака застрелили. Средь бела дня…

— Ну, это же криминальных… убивают, — пыталась не согласиться мама, — а Володя, он вроде бы парень честный, серьезный.

— Хм, кто сейчас честный… Мы вон за электричество платим как за две розетки…