Две повести о любви - Эрих Хакль Страница 29

Из-за ребенка мы должны были вступить в брак, причем церковный, поскольку Франко ввел обязательное католическое венчание. Но я была некрещеной и, чтобы избавить себя от этого светопреставления, заявила, что меня крестили в Мадриде в церкви Святой Девы де ла Палома, сгоревшей во время войны. Какое счастливое стечение обстоятельств, воскликнул викарий церкви Сан Кайетано, где мы заказали венчание, церкви больше не существует, но церковные книги благодаря заступничеству покровительницы Мадрида, нашей Пресвятой Девы, остались невредимыми. Так что ничего из моей затеи не вышло, и мне пришлось пройти через весь этот цирк: крещение, венчание и снова крещение, ведь Хулиан не мог остаться язычником. Сначала мы жили у родителей мужа, потом нам досталось наследство, и мы смогли позволить себе квартиру в колонии Москардо, на другом берегу Мансанарес. В том же месяце, в июле сорок третьего, Фернандо удалось устроиться в банк. К тому времени я уже обеспечивала связь между партийным руководством в Мадриде и центром во Франции. Не то чтобы я так уж сильно стремилась к этому. Были люди и посообразительней меня. Но ситуация, как она тогда сложилась, требовала не только смекалки. Кому-то надо было это все-таки делать. Стало быть, я. И в конце июля мой брат прислал к нам этого юношу, Хуана Роса, я его еще по Франции знала. Третьего августа он должен был встретиться в парке Ретиро со связным. Я в тот день не могла оставаться дома, мне нужно было отнести срочное сообщение одному товарищу в тюрьму, разумеется, в зашифрованном виде. Фернандо уже ушел на работу, и тогда я сказала Хуану, я оставлю ребенка дома, если будешь уходить, отведи его к кузине Фернандо. Он и собирался это сделать, но кузины не оказалось дома, а он ровно в десять должен был быть в Ретиро. Недолго думая, он взял Хулиана с собой. А в парке его уже поджидала полиция. Если бы с ним не было нашего мальчика, Хуан наверняка бы открыл огонь. Они бы убили его, но прежде он отправил бы к праотцам кого-нибудь из них. Он попробовал выиграть время. Трижды он посылал их по ложному адресу, но на четвертый раз они схватили Хулиана за ногу и уже собирались размозжить ему голову об стенку. Тогда он сказал им то, что они хотели узнать. Меня он предупредил, если до четырех меня не будет, ты знаешь, что делать. Дело в том, что он привез с собой огромное количество листовок. Без десяти четыре они начали штурмовать квартиру, не потрудившись предварительно позвонить в дверь. Когда они открыли шкаф, на них вывалилась стопка листовок.

— Ну, Марина, что это такое?

— Понятия не имею, это принадлежит нашему гостю, я не имею привычки рыться в чужих вещах.

Больше они из меня ничего не вытянули. Ничего не знаю, вот и весь сказ. Скажи, ты и в самом деле такая дура? Да, я такая дура. На этом и стояла. Мне было ясно, если я заговорю, то пропала. Молчать и притворяться дурочкой. Они ведь ничего обо мне не знали. Вот мой муж на фотографии, его родители, приличные люди, простые рабочие, против них ничего не было. На Фернандо тоже ничего не висело. При этом у них было даже его фото, с усами, снятое на улице, в профиль, казалось, что у него нет одной руки. Они меня спрашивают, кто этот калека, я им говорю, никогда не видела, может, дружок моего мужа. А потом нам повезло, сторож внизу, в подвале управления общественной безопасности, втайне был коммунистом. Он пришел к Фернандо в камеру, возьми, брат, тебе пригодится, а когда Фернандо разломил хлеб, там был клочок бумаги и огрызок карандаша. Благодаря этому товарищу мы смогли согласовывать наши показания. Я написала Фернандо, что ни в чем не созналась, и поскольку он это знал, то не угодил ни в одну из тех ловушек, которую эти идиоты, считавшие себя жутко хитрыми, расставляли ему, а потом сами в них и запутались. Сегодня мне смешно это вспоминать. А тогда я тряслась от страха. Кто говорит, что не боялся на допросах, тот врет. Даже Фернандо, который никогда ни в чем не сознается, говорил, что испытывал панический страх. Это был настоящий ужас. Сильнее, чем просто страх.

Этого парня, Хуана Роса, они казнили. В Страстную пятницу, как добропорядочные католики. Ему было всего двадцать. Я его еще раз увидела в зале суда. Его лицо было обезображено пытками, я едва узнала его. Он попросил у меня прощения. Ты ни в чем не виноват, сынок. Ты не сделал ничего дурного. Не мог же ты сделать Хулиана невидимкой.

Прокурор требовал и для меня высшей меры, статья 38 или 238. То есть расстрел. Мать Фернандо, которая до этого каждого попа за версту обходила, сразу побежала в церковь и ну поклоны бить! В итоге нам с Фернандо дали по шесть лет. Шесть лет и один день, если быть точнее. Мамаша его еще до этого получила лично у Иисуса Христа торжественные заверения, что нас не казнят. Посетив как-то раз меня в тюрьме, она с важностью произнесла: «Не волнуйся, с вами обоими ничего не случится, я спросила Спасителя, и Он отрицательно покачал головой». Бедняга всерьез верила во все это. Видите, что с человеком может сделать воображение.

Я и в тюрьме не сдавалась. Будь то в Вентасе, Сеговии или Сории, всюду представлялась возможность насолить надзирательницам. У нас была хорошая компания, Хулия, Ньевес, Лолита, Малышка, удравшая в Сеговии. Веревку, с помощью которой она перелезла через стену, мы сплели ей из шнуров, выпрошенных у родных, якобы чтобы прыгать через веревку. Малышка убежала вечером, в девять часов, когда начальница тюрьмы мучила пианино, и персонал благоговейно дремал под эти звуки. Когда нас пересчитали на вечерней поверке, перед отбоем, ее уже и след простыл. Надзирательницы бесновались, как фурии. Красная сбежала! Убейте ее, если найдете! Спустя какое-то время ее действительно поймали и расстреляли. Это было в 1945-м. Ее настоящее имя было Асунсьон Кано.

Фернандо освободился в марте сорок седьмого. Меня из-за плохого поведения они продержали на год дольше. Неудивительно, ведь они девять раз засовывали меня в карцер. Я была первой, кто швырял им под ноги тарелку. Жратва, которой они нас кормили, кишела червями. Голодовка, потом еще одна, потому что они избивали заключенных. Вначале надзирательницы заставляли нас на поверке отдавать приветствие, выбрасывая руку вперед. И жутко бесились, учуяв запах анисовки, которую мы по несколько капелек добавляли в глиняные кружки, чтобы вода не так сильно отдавала глиной.

На первое письмо Марги, где она изливала мне душу, я ответила четырьмя строчками. Хулиан жив и здоров, у нас все в порядке, родители Фернандо в добром здравии. Как ты поживаешь, как Эди? Обнимаю, твоя сестра Марина. Большего я не имела права писать, надзирательницы порвали бы мою открытку и запретили бы мне свидания. Родителей мужа я впутывать не хотела, хватит с них неприятностей. Марга тоже не могла писать все, что хотела. Иногда приходили письма, в которых цензура вымарывала целые абзацы. Замазывали черным, и оставалось только догадываться, что там было. Она была смертельно несчастна. Конечно, ей было трудно. Но разве не всем тогда было трудно? По крайней мере, с ней был ее сын. А каково было мне? Мать без ребенка, что может быть хуже? Это такая боль, которую невозможно вынести. Тихо, Фернандо, мужчины в этом ничего не смыслят. Я должна была жить с этой болью, выбора у меня не было. Хулиан называл свою бабушку мамой, а когда меня наконец-то выпустили, ему было уже семь лет и я была для него чужой.