Весы - Дон Делилло Страница 29

Он стоял у белой черты и ждал.

Дюпар в темноте говорил шепотом.

— Я все сильнее убеждаюсь, что меня хотят отправить домой в ящике. Как только я надел зеленую форменную куртку, я понял, что мертв. Это похоронный костюм для дурака. Я это сразу же просек.

— Мне нравилась форма, — сообщил Оззи. — Она здорово смотрелась. Я удивился, как отлично себя в ней чувствую. Все время чистил ее и обрабатывал от моли. Старался не класть в карманы тяжелые предметы. Смотрел в зеркало и говорил: это я.

— Славная шутка. Моей матери сказали: «Отдайте его в армию, миссис Дюпар. На улицах Америки с каждым днем все неспокойнее. С нами ваш мальчик будет в безопасности».

— Моей матери сказали то же самое.

— Послали меня в Японию, чтобы спасти от ниггеров из Западного Далласа. Ты веришь в эту чушь? Они посадили меня за решетку, чтобы никто не смылся с моим бумажником и ботинками.

— Все это гигантская система. Мы в этой системе нули.

— Они удостоили меня особого внимания, надо думать.

— Они все время следят за нами. Как Большой Брат в «1984». Это книга не о будущем. Она о нас, здесь и сейчас.

— Я раньше читал Библию, — сказал Бобби.

— А я читал устав. В учебники даже не смотрел, но читал «Устав Корпуса морской пехоты».

— Чтобы почувствовать себя мужчиной.

— Потом я понял, о чем оно на самом деле. Как быть шестеренкой в системе. Рабочей деталью. Это настоящий учебник капитализма.

— Иди в морские пехотинцы.

— Оруэлл пишет о военизированном уме. Полицейское государство — это не Россия. Оно везде, где есть мозги, которые придумывают уставы, набитые правилами, как убивать.

— А что этот Сталин, умер?

— Умер.

— Кажется, я об этом слыхал.

— Но Эйзенхауэр жив. Айк — наш собственный Большой Брат. Наш главнокомандующий.

Они лежали в темноте и размышляли.

Из-за того, что они сделали с нами. Из-за того, как ей приходилось работать, увольняться, заботиться обо мне, ее увольняли, она работала, увольнялась, собиралась, и мы уезжали. Давай соберемся и уедем. Наскребали гроши на очередной переезд. Ежедневное унижение — вот вся ее жизнь. Для этого есть термин: жертва системы. Вот только она никогда не подвергала все это сомнению. Все дело лишь в местных условиях. Все дело в мистере Экдале с его жалким разделом имущества. В шепоте за ее спиной. В соседях с их стиральными машинками «Хотпойнт» и автомобилями «форд-фэйрлейн», которым она могла противопоставить лишь одно:

— Мой мальчик Ли любит читать.

От матери никуда не деться.

Три дня подряд без каких-то видимых на то причин из пищи им давали только кроличью жвачку: салат, морковь, вода.

Освальд пробежал мимо проволочной сетки, завернул в отделение одиночных камер, остановился у белой черты. Дюпар в нижнем белье сидел на его койке. Матрас Дюпара тлел. Освальд глядел, как в воздух поднимается бледный дым. Его сокамерник виновато и задумчиво ковырял свою ступню.

— Бобби, какого хрена?

— Тебе нужна койка?

— Сиди.

— Нам не положено говорить.

— Ты же все усугубляешь.

— Я просто вывожу вшей. Они вгрызаются в кожу. Время освободить помещение, парень.

— Ты просил новый матрас?

— Просил. Схлопотал по морде.

Он был спокоен, слегка угрюм, но больше задумчив и покорен.

— Тебя продержат здесь еще дольше.

— По мне так им не из-за чего волноваться. Тут нет никакой вины, за которую меня можно наказать. Я выкуриваю вшей. Другими словами, я как бы делаю работу за них.

— Это уже второй пожар на твоем счету.

— Говори потише.

— Честно говоря, я не вижу большого смысла поджигать матрасы.

— Замолчи, Оззи. Они тебя прикончат.

В коридоре появились два охранника, проскочили мимо Освальда в камеру. Пожар был настолько незначительным, что они позволили себе отложить поход за водой на пять минут, в течение которых угрюмо колошматили Дюпара.

Освальд стоял у белой черты и смотрел в сторону.

Его перевели в проволочное заграждение. Теперь не только охранники, но и товарищи по тюрьме — все эти люди, которых нужно избегать, эти глаза и внутренние интонации — страх, уныние, насилие над психикой. Внутри заграждения фокус в том, чтобы оставаться в своей личной зоне, избегать взгляда в глаза, случайного прикосновения, определенных жестов, всего, что может намекнуть на личность, таящуюся за рабочей единицей. Безопасность лишь в безликости.

Он выработал манеру говорить, которая помогала ему изо дня в день. Вечную, бесконечную, одинаковую. Гауптвахта была настолько бездумной, что в конце концов вытеснила страх. Он бегал по коридорам, бегал на работу. Отмывал светильники в уборной, приводил в порядок свою территорию, заправлял свою койку. Смысл гауптвахты — поддерживать чистоту на гауптвахте. Он приносил ведро из кладовки, стоял у белой черты. Здание гауптвахты построили только для того, чтобы мыть его. И прочертили там белые линии. Все зависело от этих линий. Гауптвахта была местом, где все линии, проведенные в мозгу военного, ярко нарисованы и отмыты дочиста. 'Уяснив это, он понял, что раскусил их.

Он сидел в телевизионной комнате и смотрел повторение «Американской эстрады» Дика Кларка. Рейтмайер зашел пожать ему руку. Еще человек шесть заходили узнать, как дела на губе. На нем была гавайская рубашка, он слегка ухмылялся, говорил, что легко отделался. Прекрасная подготовка для жизни в США. Дает тебе преимущество в соревновании. Вот так Оззи, сказали товарищи по казарме. Вот так Кролик, вот так Шизик, — и по одному удалились, оставив его в одиночестве смотреть, как старшеклассники и старшеклассницы вяло шаркают по танцплощадке в Филадельфии.

Две недели спустя он отправился по указанному адресу в Токио, в район Саниа. Пробрался через поселение старьевщиков, выстроенное из того, что собрали на свалках в других частях города. Старухи семенили по переулкам, неся пустые бутылки, сломанные ножки стульев, какой-то неопределенный мусор. Дома высотой по плечо были сделаны из старых упаковочных ящиков и листового металла, стены набиты картоном и тряпьем. К передвижным донорским пунктам стояли очереди сдавать кровь, казалось, что эти люди пусты изнутри, такие они маленькие и изможденные. Дна достичь невозможно. Как бы низко в этот мир ты ни опускался, еще можно падать и падать, впереди ждут еще худшие зрелища и испытания. Он решил пройти через этот район не спеша. Хотел увидеть все, что там есть.

Он вошел в многоквартирный дом и заглянул в открытую дверь квартиры, где молодой человек чинил мимеограф. Конно велел ему подняться на четвертый этаж, но не назвал номер квартиры. В темной прихожей воняло. Где-то на верхних этажах орал ребенок.