Арбат - Юрий Вигорь Страница 28

Читательские массы спали спокойно. Режим не нарушался. Никто не дергался во сне при появлении Воланда в прихожей. А надо, необходимо было вызвать потрясение умов. И, может быть, даже читательский шок. Надо было пощипать власть, поковырять Кремль, ниспровергнуть эфемерных вороватых божков, возомнивших себя столпами эпохи капитализации России… Стачки весной 2001 года малокровных, рыхлых, недружных писателей у Белого дома выглядели как-то жалко в сравнении с бастующими шахтерами. Душеведы, инженеры человеческих душ, отнюдь не олицетворяли на газонах у Белого дома цвет нации, перлы населения, квинтэссенцию народного духа. Плакатики были мелки и не блистали остроумием. Да и требования на плакатах были низменные, меркантильные — «Отдайте нам наш писательский дом»… Смешно сказать! Где и когда кто-то мог выгнать из дому крепкого хозяина? Квартиранта могли выгнать, да. Квартиранта «Дома Ростовых», квартиранта дома князей Долгоруких, квартиранта ресторана «Грибоедов», описанного Михаилом Булгаковым… Дух Арчибальда Арчибальдовича по-прежнему витал здесь. Он материализовался таинственным образом в приватизаторов ресторана братьев Каро, связанных узами дружбы с Нурпеком, с Садиром, с Закией, с Зуди, с Кареном… Сюжет жил внутри самого яйца. Писатель Василий Аксенов десятки раз обедал с золотоносными приятелями в этом ресторане в промежутках между заседаниями жюри — кому присудить очередную премию в пятьдесят тысяч долларов от некоммерческого благотворительного фонда «Триумф». Он лично жал руку приватизатору ЦДЛ Владимиру Носкову и распорядителю ресторана, акционеру Алешечкину, переименовавшему бывший «Грибоедов» в «Записки охотника» и населивший весь дом и оба вестибюля чучелами бизонов, крокодилов, носорогов и антилоп-гну. Аксенов восседал за соседним столом с Нурпеком, он ел рябчиков под кокосовым маринадом на расстоянии локтя от Садира, он пил кипрское вино «Золото Атлантиды» и смеялся шуткам Зуди и Карена, их веселым тостам, но сюжет происходивших в окружающем мире событий, о которых он не знал ничего, скользил сквозь него, как адвекция алкогольных видений. Писательская жизнь московских графоманов и склочников, деливших скудную, линялую славу былых заслуг, позавчерашних творений не занимала его. Не занимала она и частенько делившего трапезы с Василием Аксеновым члена жюри фонда «Триумф» Фазиля Искандера, тоже равнодушного к тяготам и мытарствам московских писателей.

Фазиль Искандер был очень уважаемым человеком в Пестром зале и в Дубовом зале ресторана «Записки охотника», хотя сам он охотником не был. Не был охотником и Василий Аксенов, сочувственно взиравший на чучела носорогов, бизонов и лам. Писателя Фазиля Искандера даже больше, чем писателя Василия Аксенова, уважали Садир, Нурпек, Зуди и Карен. А Зураб просто боготворил Фазиля Искандера. Одного его слова было бы достаточно, чтобы снять все заботы, всю боль от наездов, все унижения Оси Финкельштейна. Он мог одним движением мизинца решить все Осины проблемы. Но Ося не знал до этого дня Фазиля Искандера и даже никогда не читал его замечательных книг. Он даже не знал, что при некоммерческом благотворительном фонде «Триумф» есть на том же этаже бывшего доходного дома Василия Никитича Гирша Общество поддержки команды «Спартак», учрежденное Борисом Абрамовичем Березовским, большим любителем спорта. Но скажите мне, кто, кто не любит в Москве команду «Спартак»? И надо ли удивляться тому, что ее любили Нурпек, Садир, Карен, Зуди и даже крутой, прагматичный Зураб. Зураб особенно обожал хоккей. Он яростно болел за команду «Спартак».

Казалось бы, сама судьба разворачивает сюжет этого маленького повествования в плоскость «литературного», благородного разрешения конфликта в лоточной войне и обнаруживает могущество писателей, неосознанное ими самими значение в малом бизнесе и, может быть, даже в большом… Фонд «Триумф» есть фонд «Триумф», и с ним приходится считаться даже таким болельщикам за «Спартак», как Зураб. Ни в коей степени не напрягая воображения читателя и не раня его фантазии, можно бы изобразить сцену, как после визита в ресторан «Записки охотника» два наших замечательных писателя, два члена жюри шествуют, а вернее сказать, фланируют вдоль Поварской и сила земного притяжения плавно сносит их в сторону Нового Арбата, скатывает за угол и случайно волной мелкого уличного прибоя под шорох каблуков прибивает к Осиному лотку, к тому лотку, который еще влачит существование и не подвергся наезду инспектора Моисейкина. И тут два наших высокочтимых мэтра читают бирку на лотке — «Экспериментальная студия».

— Ах, это та самая знаменитая «Экспериментальная студия» Жванецкого, о которой столько писали газеты на Брайтон-Бич?! — восклицает своим чудесным баритоном писатель Василий Аксенов. — Неужто, неужто? А почему ваш лоток не торгует моими книгами? Почему не украсили полок книгами моего коллеги по перу Фазиля Искандера? Почему нет книг последнего лауреата фонда «Триумф» Юнны Мориц?

Завязывается живейшая литературная беседа со всезнающим, всельстивым Василием Мочалкиным, который просто балдеет от книг Аксенова, от остроты выстроенных им сюжетов, от извивов фабулы и гирлянд перипетий, от знания подводных течений, и надводных тоже, московской жизни… Маленькие откровения об уличной войне тотчас занимают пытливый писательский ум Василия Аксенова, а Фазиль Искандер в избытке благородного возмущения восклицает:

— Так я же их знаю, этих ребят! Они же заядлые болельщики за «Спартак». Сейчас мы расставим все точки над «и», и ваши проблемы будут сняты… Мир, дружба, френдшафт… Я вас всех приглашаю в ресторан «Грузинская кухня» к моему другу Сулико Бесолашвили…

Не спорю, не сопротивляюсь, это был бы вполне сносный конец этого маленького повествования, но он не совсем отвечал бы правде жизни. Так могло бы быть, да никто и не спорит. И это истинная правда, что на втором этаже доходного дома Гирша по адресу Поварская, дом восемь дробь два, есть общество покровительства команде «Спартак». Но даже сам автор не имеет права вмешиваться в сюжет, развивающийся, как утверждает алупкинец колдун Фемистоклов, под влиянием магнетических полей. А они простираются от здания мэрии до управы «Арбат». И даже такие персонажи, как Василий Аксенов, и Фазиль Искандер, и Юнна Мориц, не могут по собственной воле вплетаться в правдивую и суровую ткань повествования. А жаль, жаль… Сюжетик можно было бы развернуть и в другую плоскость, поворотив его к штату Колорадо, где тоже есть отделение некоммерческого благотворительного фонда «Триумф», и тоже есть, оказывается, болельщики за команду «Спартак», и тоже есть отделение Общества поддержки команды «Спартак»… Ох, как мир тесен! Как мешают его лицезреть сплетения долгот и широт, тоже приватизированных Борисом Абрамовичем Березовским…

Но не отставай, читатель, не жди, пока тебе навешают на уши лапшу. Будь постоянно начеку и не зевай, не спи на поворотах, не упускай вожжи и следи за автором, за разворотом событий, ход которых вне нашей с тобой власти. Как там написано в Библии? «Вначале было слово…» Вот от «слова», от его магнетизма и проистекает вся суть событий в этом бренном мире. И от слова писательского тоже поворачиваются реки, гибнут президенты, пирамиды «МММ»… инспектора управ. От слова происходят необратимые сдвиги в читательских умах.

От слов, как от наркотика, пьянел и впадал в дурман третий секретарь Ассоциации московских писателей Аполлинарий Дрыгунов, готовый продать мать родную за удачную строку, потому что таких неистовых обличителей, как Аполлинарий Дрыгунов, не знала в конце двадцатого века Москва. Его буквально трясло, когда он видел чистый лист бумаги. «Писатель должен писать, и писать день и ночь напролет, — говаривал Дрыгунов за кружкой пива, — нужно сегодня безжалостно описать все, все высмеять, все запечатлеть для потомков, на каждое событие нашего времени, преступного времени, должна быть писательская нумерология, даже на малейший чих президента, на малейшую взятку чиновнику из управы за установку цветочного лотка, на вздох любовницы в объятьях супрефекта… Я вас всех опишу, попишу, пропишу, запишу», — грозил он маленьким жилистым лиловым кулачком в окно пивбара Арсения Ларионова, допивая третью кружку гамбургского пива и заедая знаменитыми немецкими сосисками из датской свинины. И никто не сомневался в этих угрозах. Рукописи росли на письменном столе Дрыгунова, как грибы в чернобыльских лесах: повести, романы, дилогии, трилогии. Но тираж его книг, которые печатались тут же, в Ассоциации на маленьком старом «Рамоире», был всего двести экземпляров. Они украшали многие арбатские лотки и продавались влет. Творения эти были написаны зло, со страстью, с удивительным сарказмом, я бы даже сказал — с сардонизмом. Материала у Дрыгунова было маловато, он порывался написать романчик «Мэрия», но в мэрию его без пропуска никто не пускал. Аполлинарий десятки раз звонил в приемную Валерия Шанцева, требовал выдать всем писателям пропуска. «Время ускользает, время размывает берега, времена меняются, а мы, только мы, писатели, можем все запечатлеть для потомков», — доказывал он пятому помощнику Валерия Павлиновича Шанцева. И тот не спорил, соглашался, говорил: «Хорошо, я доложу, мы вам сообщим мнение на этот счет Валерия Павлиновича…» Но никто, конечно же, не звонил. Московские писатели называли Аполлинария в шутку «Дрыгунов-третий». Вы спросите: а кто же был первым и вторым замом у оргсекретаря Ассоциации Владимира Купцова? Зачем ему понадобилось столько заместителей? Купцов был поэтом, известным и уважаемым поэтом в писательских кругах. В промежутках между запоями ему удавались изумительные строки, но бог Дионис крепко держал его в объятиях виноградной лозы. Запои длились не больше недели. Купцов объяснял это влиянием лунных фаз, математически просто — как морские приливы и отливы… Но светлости ума он никогда не терял.