Господин мертвец - Бенджамин Вайсман Страница 28

Общественности не нравятся саркастичные девчонки. Особенно ребятам. Их это отпугивает. Не знаю почему. Люди реагируют на тебя как на пузырь шипящей плазмы, если ты не ведешь себя как паинька. Надо вести себя как подобает девушке. О, нет вопросов! Кажется, я знаю, что это означает. У нас есть такая штучка между ног. Начинается на букву В или на букву П (но слово на П используют только нехорошие люди) и является вместилищем кое-чего похуже. И я, кажется, опять знаю, что это такое.

Это член.

Первым уроком у нас сегодня «Ферма Дирта Дэнбома». Садоводство. Я выбрала этот предмет, потому что слышала, что там разрешают выращивать марихуану. Вранье. Еще я выбрала его, потому что слышала, что можно прятаться в парнике, как бы поливая свои травки, и никто не будет до тебя докапываться. И это правда. Моя капуста загибается. Я не очень расстраиваюсь по этому поводу. Меня от нее мутит и пучит. А вот Дэнбом расстраивается. Он очень возмущается, когда наши посадки гибнут. Говорит, что необходимо заботиться о растениях, так как от этого зависит продолжение жизни на Земле. Звучит разумно. Однако едва ли он понимает, что в его классной комнате собираются и праздно толкутся тридцать подрастающих овощей. Он милый. Он тоже как будто из девятнадцатого века, но в него я никогда не смогла бы влюбиться. Дэнбом уравновешен, много работает, помогает мне носить мешки с торфяным мхом и навозом, помогает копать и, я уверена, не завалит меня на экзамене. Дэнбом считает меня хорошей девочкой, несмотря на то что боится на меня даже взглянуть.

Моя спальня (это там, где я сейчас нахожусь) выкрашена в лютиковый цвет. Мне живо представляется такая картина: в моей комнате собирается целая куча экспертов по покраске, и вот все они сидят и решают, в какой цвет красить, и вдруг один из них мочится в углу, а самый главный чувак, их начальник, восклицает: «Отлично, Дейв, какой сочный и мягкий цвет! Очень актуальный. Именно этот цвет мы и искали!» Честно говоря, мои родители не очень-то советовались со мной по поводу оттенка. Но он в точности соответствует цвету слюней, которые текут изо рта моего отца каждое утро после пробуждения. Все в этом доме желтенького цвета. Шторы, ковер, ногти моей матери, вся ее одежда и даже ее машина. Буквально все.

КАК БЫ ТАМ НИ БЫЛО, я пялюсь на потолок своей комнаты дольше, чем на какую-либо другую поверхность во вселенной. Это, определенно, говорит кое-что о моей жизни. Возможно, у меня есть эмоциональные предпосылки для того, чтобы стать монашкой — выдающейся и незабвенной монашкой. Скажем, Настоятельницей монастыря Премудрой Богоматери. И пусть все называют меня сестрой, сестрой Джил. Я буду высокой, под метр восемьдесят, и моя голова будет доставать до самого потолка келий, а когда я буду идти по коридору и за мной будет лететь эхо от моих черных туфель, молоденькие девчонки будут молиться про себя: «Боже, пусть сегодня сестра Джил возьмет за руку и поцелует меня!» В обязательном порядке девочки будут рассказывать мне обо всех своих бедах и о том, чем они занимаются со своими дружками. Мы вместе будем хихикать, а потом они будут просить у меня совета. Я же буду вдохновлять их на всякое греховное озорство и учить их экспериментировать.

Да, что-то с сестрой Джил у меня не очень складно выходит. С такими успехами она точно будет посажена за решетку и повесится в камере.

Признаться честно, мне немного скучно — конечно, не настолько, чтобы я была не в состоянии придумать, чем заняться в хорошую погоду, потому что на это я способна, — и любопытно, так что я готова воспользоваться шансом. Ну а как же еще я вырасту в мировую чувиху? Мне просто необходимо совершать странные поступки: например, есть еду, которая мне сначала не очень нравится, постепенно входя во вкус; путешествовать по Америке, а потом и по Европе — все это очевидно. Мировая чувиха — женщина широких взглядов, и, если ей доводится ляпнуть что-то неприличное, она лишь тихонько кашлянет, прикрыв рот рукой, и вперед.

Но вообще-то я мечтательная и взрывная — вот и все, что есть во мне примечательного. И сегодня у меня день рождения. Мне исполнилось шестнадцать. Спасибо, вы очень любезны, но автографов не будет. Вполне взрослая, чтобы водить машину по доверенности, если таковая имеется, а у меня она появится в следующем семестре. Я работаю официанткой в «Земле Обетованной». Работа, которая являет мне мир с наихудшей стороны. Она делает меня человеконенавистницей. Мне хочется удавить всех этих неряшливых скотин, которые подзывают тебя щелчком пальцев и опрокидывают кофе. Вот почему я пялюсь в пространство. Чтобы успокоиться, заснуть, проснуться, помолиться, пококетничать и поразмышлять. А главное, чтобы забыть о еде. Я довольно худая, но постоянно чувствую себя жирдяйкой.

Мне кажется, что потолок в моей комнате со всеми трещинами и неровностями в побелке — огромная астрологическая карта, тайным образом предсказывающая мое будущее. И вот сегодня она ясно приказывает мне к изучению родного братца. «Иди, — указывает мне вон та маленькая трещинка, что появилась за ночь, — иди же!» Она посылает мне это сообщение столь настойчиво, как если бы указывала пальцем.

Интересно. Ну что же, я подчиняюсь.

Мою комнату от комнаты Денниса отделяет ванная. Наши комнаты абсолютно одного размера, обе с видом на огромное грейпфрутовое дерево, которое каждую ночь стучится ветвями к нам в окна и советует нам никогда не терять бдительности. Мудрое старое дерево. Единственное отличие наших комнат-у нас обоих, кстати, висит тьма плакатов рок-групп — состоит в отсутствии этих особых отметин на потолке у Денниса. На его потолке нет ни единой трещинки — сплошная ровная, чистая поверхность. И в связи с этим у меня такое чувство, что и жизнь моего брата тоже будет такой — без сучка, без задоринки, гладкой, лишенной страхов и сомнений. Его уже ничего не беспокоит. По утрам он читает газету: убийства, внезапное наводнение, торнадо. Он переваривает все прочитанное, запивая чашечкой кофе. Без истерик и богохульства — единственного вокабуляра, который я уважаю. Только не подумайте, что я хочу сказать, будто он бесчувственный тип. Он — чудесный, и я очень его люблю. Такой сладенький мальчишечка.

Мне пора вставать.

С моей точки зрения, мне вовсе не нужна никакая одежда. Мне можно остаться голой хотя бы потому, что у меня сегодня день рождения. Но в доме прохладно, так что я надеваю свою униформу. Черный бюстгальтер, голубые трусики, черные джинсы, черную майку «Стерео-лаборатория», бордовые носки, черные «мартинсы». Похоронная процессия в лице одной-единственной девушки.

Вниз по ступенькам, встряхнуть городишко.

Деннис сидит на кухне. Застыл над тарелкой с омлетом. Чтение газет он уже закончил и теперь штудирует журнал «Мелоди Мейкер». Я взъерошиваю волосы у него на голове, душу, целую в шею, затем отпускаю, отхожу назад, застываю и чуть более официально, чем обычно: «Доброе утро, Деннис». Он на меня не смотрит.

И ничего не отвечает.

— Ты пойдешь сегодня в школу? — интересуюсь я.

Проходит какое-то время, неспешно. Но ничего не происходит. И это не потому, что я говорю слишком тихо. Просто он такой. Суперсосредоточенный. Притворяется, что ничего не слышит. Как будто у него со слухом не все в порядке. И в некотором роде это так. Он реагирует только на музыку. На музыку и «мужские» разговоры. Ему нравится болтать о тачках и девчонках с ребятами из его рок-группы. Зубодробительные гитарные соло, новый ударник-красавчик, басс-гитарист с лицом убийцы и певица с такими губищами, что на них впору совершать восхождение. Я привыкла к тому, что Деннис со мной не разговаривает. Так поступает большинство мужчин. Это древняя пытка: молчание, «я-тебя-не-замечаю»… пока ты не сдохнешь. Я не мазохистка, просто меня это правда не очень напрягает. Я точно знаю, что он все слышит и, без сомнения, любит меня.