Хроники 1999 года - Игорь Клех Страница 27

В 1944 году в сентябре месяце папу и маму перевели в ж-д школу в город Новороссийск. Поехали мы туда в конце сентября. Недалеко от элеватора нам дали небольшой дом, около которого взорвалась тонновая бомба. Одна стена на 8-10 см отошла от остальных трех. Нет ни окон, ни дверей, ни потолка, ни пола. На полу только бревна, на которые накладывают пол. Денег у нас, конечно, нет. А стекло, дерево, шифер на вес золота. К тому же заболел Борик, как я думаю, холерина – очень сильный понос. А ему только десятый месяц. Стал как щепочка. Корова одна на весь город. Папа достал стакан свежего чистого виноградного вина, но и оно не помогло. Врачей еще не было. Нам помогло то, что директор на место папы кого-то принял и поэтому дал открепление. В управлении ж-д, как узнали об этом, очень возмутились. Но мои родные решили ехать на Украину – туда, где дешевая картошка. Сели мы в Новороссийске в пассажирский поезд до Ростова. Я так и думала, что мой сыночек не выживет, тем более что едем неизвестно куда. Напротив нас сидела женщина и ела кизил. Борюша потянулся к нему. Я сказала ему: «Боричка, зачем это, ты и так больной». Женщина расспросила меня и сказала, что пусть ест ягодки. Борик съел штук десять и заснул. Проснулся здоровым. Я даже косточки от ягод собрала.От Ростова до Таганрога доехали пригородным. Я с Бориком, мама и Юра ночевали на вокзале, а папа сидел на улице, сторожил корзину с детскими вещичками. Наверное, задремал, и корзину украли. Из Таганрога на Украину мы и множество людей ехали на платформе с углем. Я боялась заснуть и уронить Борика. Поэтому и не доверяла его папе. Очень пригодились ходики, ремень, ватерпас. Их растянули на три раза, и папа с Юрой трижды покупали за них большую миску вкусной, толченой, горячей картошки. Люди советовали папе и маме ехать на Винничину, там дешевле всего картошка. Мы знали, что в селе Крестителево Полтавской области живет моя свекруха, Степина мама. И решили, что я с ребенком побуду у нее, пока родители не устроятся. Я вышла в Черкассах – у меня была вяленая рыбка и немного денег. Очень хотелось есть, и я пошла на базар, где купила небольшой горшочек ряженки, и мы с Бориком поели. Женщина не взяла с нас денег. И сказала, что мне надо на лодке переплыть Днепр, а лучше поехать до Золотоноши на поезде. Стоял товарный состав. Да, я на базаре умылась сама и умыла Борика. Забрались мы на площадку товарного вагона, и туда же села женщина с ребенком, больным корью. От него заразился и Борик. Днепр переезжали ночью. Мост был временнный, и мост и состав шатались, было жутко. В Золотоноше я зашла в зал, где покатом спали люди. Мы примостились рядом. А утром я увидела, что по ним прямо ходят вши. Мы быстренько вышли. Я спросила дежурного по вокзалу, как добраться до Крестителево. Он сказал, что надо пройти на нефтебазу, куда ходят грузовики из сел. Но на нефтебазе сказали, что уборка хлебов закончена, машины тут больше не бывают, и лучше мне добраться до станции Пальмира. В Пальмире никто не хотел меня брать на машину с маленьким ребенком. А Борик еще и заболел, опять понос и, наверное, корь. Потом одна женщина уговорила шофера, и он повез нас. Часто останавливался, чтобы я покормила ребенка и перепеленала, дал кожух. Уже было начало октября. Потом сказал, что до Крестителево 4 километра, а ему в другую сторону. Я давала ему рыбку вяленую. Он очень обиделся: «Я вез вас из чувства сострадания». Я прошла немного, но так было кругом хорошо, тепло. Я села, развернула Борика. И вот тут он, наверное, схватил воспаление легких. Когда я дошла до села, то все, показывая дорогу и глядя на Борика, говорили, что он похож «на Дубив» (сельское прозвище Косенок).

Свекруха меня никогда не видела и приняла за нищую. Она снимала комнату у очень хорошей женщины. А Косенки были раскулачены. Степа ушел от них в 12 лет к дядьке в Очемчиры, где вместе с ним работал грабарем (возчиком). Выкупали Борика. Но он был уже болен. В селе очень много детей умирали от кори, а у выживших оставались бельма (этот вид кори, говорили потом, оставили немцы). Я понесла Борика к фельдшеру. Он сказал, что надо поставить горчичники и что для лекарства нужна чайная ложка сахара. Свекруха не дала. Хотя у нее был пятилитровый чайник сахара. Хозяйка дала зерен горчицы, я их толкла в огромной ступе, сделала горчицу. Борик бредил, ручки и ножки похолодели. Свекруха говорила, что он умрет. Я намазала горчицу на тряпочку и положила ему на спину. Носила его на руках и плакала, так как он весь извивался, а я все думала, что еще не очень покраснело. В общем, когда сняла горчичник, то под ним на спинке оказался волдырь. Позднее врач в Рахнах говорила мне, что таким зверским способом я спасла сына. От поноса я разжевала дикие груши, что дала хозяйка, и давала ему в ротик. Потом появилась золотуха на глазках. Я на берегу нашла череду, заварила ее в печи в чугунке, умывала его и поила ею. Через три дня все прошло. Хозяйка выдаивала корову до последнего – и полстакана-стакан молока для Борика. Когда пекла хлеб, то обязательно делала лепешку для Борика. А у свекрухи мы на ручной мельнице мололи ячмень и пекли лепешки. Она не переживала за сыновей, что были на фронте. Андрей писал мне каждый день и завещал мне своего сына, если погибнет. Зато свекруха переживала за дочь Наталью, которая работала в Пальмире. Когда она приезжала, обязательно резала гуся. А для Борика не давала ни кусочка. Когда закончился ячмень и осталась большая бочка пшеницы, она сказала, чтобы мы убирались куда хотим, потому что она с дочкой возвращается на Донбасс. Это март сорок пятого года. Я послала телеграмму, и папа сразу же приехал. Занял у кого-то кожушок для меня. Свекруха дала одеяло для ребенка. Папа сразу же нанял подводу, мы ни часу не оставались там и поехали на станцию Лубны. Проезжали Оржицу, где за разбитой техникой не видно хат. В апреле сорок четвертого тут была окружена и уничтожена почти вся наша армия (какая – не знаю). В Лубнах папа взял билет до станции Ярошенко.

Шел дождь, машин никаких не было. И мы пошли пешком до Шаргорода! Вышли рано утром. Перед выходом зашли покушать – папа заставил меня выпить рюмку водки. Благодаря этому Борик спал почти до Шаргорода. Не помню, сколько километров шли, но пришли уже поздно ночью. Мои парусиновые туфли совсем разлезлись. Когда стемнело, со всех сторон раздавался волчий вой. Папа успокаивал меня, говоря, что это собаки. Несла сына все время я. Папа иногда брал его и клал, как куль, на плечо, и я опять забирала его. Перед Шаргородом сынок проснулся и стал плакать, но мы шли не останавливаясь. Пришли домой поздно, мама и Юра спали. В первой комнате на полу была кукуруза, темно, я споткнулась и упала. Борик упал на кукурузу, мама его подхватила. Мы уже крепко спали, а мама говорила, что Борик все не спал, что-то бормотал-говорил.

Папа работал бухгалтером в колхозе, мама преподавала в сельхозтехникуме. Папа приносил печенье-«беники» Борику, по две-три штуки. Тут он стал ходить и понемногу разговаривать. В августе сорок пятого года Степе дали отпуск. Борик никак не хотел идти к нему, пока Степу не поставили рядом с его фотографией. Он сказал «папа» и пошел к нему. С 1 сентября я стала работать преподавателем в школе, но недолго. В декабре демобилизовали Степу. Он получил назначение на место главного агронома Соколецкой МТС в Немировском районе. Сначала мы жили у хозяйки, а потом нам дали квартиру на территории МТС (бывшая ферма графа Потоцкого). Мы с Бориком спали на деревянной кровати с соломой (никакой постели, подушек не было), а Степа на полу на шинели. Начальник МТС и врач все настаивали, чтобы мы отметили новоселье. Но чем? Продуктов нет, посуды тоже. В конце концов выписали нам продукты. С крыши ветром снесло жесть (еще графскую). Из нее сделали нам кастрюли, корыто. И пошли к нам гости! И каждый что-то нес – то кружку, то ложку, нож, вилку, простыню, одеяло и т. д. Вот какое получилось новоселье! Вообще, жили все дружно, справляли все подряд праздники – и советские, и религиозные.