Подозреваемый - Юрий Азаров Страница 26

— В чем именно?

— Видите ли, — сказал Скляров, — я эту историю знаю со слов Сургучева. Он сказал, что вы выслеживаете тех, кто привозил левый раствор. Он тряс квитанциями и клялся, что раствор им выписан по госценам. А еще он говорил, что вы выспрашивали о количестве привезенных машин у его девочки. И будто Катя вам наговорила всякой ерунды. Если это так, то это, безусловно, безнравственно.

— Не было ничего такого, — решительно сказал я.

— Но дело в том, что девочка отрицательно стала относиться к родителям. Это говорят и педагоги. И у вас какая-то неприязнь к ее отцу.

— Нет у меня неприязни. Я просто об этом не думал.

— Сургучев говорил, что вы Катю нарисовали, что не имели права превращать несовершеннолетнего ребенка в натурщицу.

— Не рисовал я Катю. Хотел я ее написать. И напишу непременно. Но только не с натуры. Она у меня в душе сидит. И на холст образ должен вылиться совсем необычно. Особенно после всего того, что с нею произошло.

— И все-таки мне не дает покоя одна мысль, — продолжал Скляров. — Дети видят, как в их семьях родители совершают правонарушения, и никак не реагируют, впитывая с детства зло, а мы на это зло наслаиваем воспитание, идеалы, духовные ценности, — но все уходит в песок, потому что усилия наши тщетны и обречены на гибель до тех пор, пока торжествует зло. И с другой стороны, нельзя детей поощрять к выступлению против того зла, которое культивируется в семье.

— Вы так думаете? — спросил я, хотя и сам мучительно раздумывал именно над этим вопросом все последние дни.

— Одно дело ситуация такого рода возникает на гребне классовых войн, когда брат идет против брата, и другое дело, когда мы мирно, так сказать, строим обычную жизнь. Согласитесь, нельзя улучшить жизнь гнусными средствами. Нельзя поощрять в детях ненависть к своим родителям! Нельзя разрушать родственность!

Скляров, должно быть, считался неплохим педагогом: его любили дети и родители. Зато недолюбливали учителя: уж больно учен и праведен. Всех поучает, это возмущало многих, сам с собой не в ладу: женился дважды и оба раза развелся, оставив по ребенку в каждой семье.

Скляров между тем продолжал, ссылаясь на какого-то известного педагога:

— У ребенка должно быть чувство сопричастности со своими близкими, то есть он должен чувствовать голос кровного родства. Когда этот голос заглушается, человек превращается в выродка. Не случайно в народе говорят о разрушении родственных связей, как о страшном зле: "Отца родного не пожалеет".

— И что же вы предлагаете? — поинтересовался я и почувствовал, как фальшиво прозвучал мой голос.

— Да ничего я не могу предложить. Думать еще надо. Вон у нас кто-то предложил обсудить поступок Кати на классном собрании. Я категорически воспротивился.

— Наверное, это правильно. Поймите, я ничего дурного не совершал…

— О чем вы разговаривали с Катей? — Скляров зло посмотрел на меня. Я смутился, но десятым чувством ощутил, что нельзя мне сейчас говорить правду.

— О живописи. О том, насколько совершенен ее вкус, что она обладает даром живописца. Я об этом в тот вечер так прямо ее отцу и сказал.

— Я так и знал. Я верю вам. Держитесь, старина. Вас ждут неприятности.

Он ушел. А я уткнулся в подушку и, если бы были слезы, разревелся.