Мышонок и его отец - Рассел Хобан Страница 26

– А вот и мы с ниточкой! – пропищала Гряззя, волоча за собой рыболовную леску. – Длинная попалась! Подойдёт, как ты думаешь?

– Да, – сказал мышонок. – А теперь мне необходима полная тишина, чтобы выработать Многое-в-Малом имени Мышонка.

Высоко над его головой дремал на глади пруда солнечный свет; тени мелькали в листве; пружина лета раскручивалась, мерно тикая голосами цикад в тёплом воздухе.

Час шёл за часом, и только к полудню уродливая мордочка малютки Гряззи выглянула на поверхность среди камышей и кувшинок, где до сих пор тихо покачивался на стоячей воде ореховый барабанчик. Сжимая в челюстях леску, Гряззя устало вцепилась в стебель камыша, по которому выбралась наверх. Собрав последние силы, она вытянула леску из воды – на конце была привязана счастливая монета. Гряззя съела все наросшие на монете водоросли и, как сумела, оттёрла её от грязи. Былого сияния медь не обрела, но в воде всё-таки теперь поблёскивала; оставалось надеяться, что этого хватит. «ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ! ВАШ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ…» – заверяли надписи с обеих сторон монеты, вертящейся на конце лески. Гряззя втащила её на лист кувшинки и там и оставила вместе с леской, а сама пустилась в обратный путь по стеблю камыша и вскоре скрылась под водой.

Прошёл ещё час с небольшим, прежде чем она снова показалась на поверхности с ещё одним куском лески – на сей раз среди камней у самого берега, где грелось на солнышке семейство расписных черепах. Рискуя жизнью, малютка прокралась мимо них к плоскому камню, над которым нависли ветви сумаха, росшего у самой кромки воды. Здесь она пропустила леску через узкую развилку одной из ветвей и поползла по листьям кувшинок обратно – туда, где по-прежнему покачивался среди камышей барабанчик из ореховой скорлупки. Двигаясь все медленней и медленней, Гряззя привязала конец лески к ремешку барабанчика. Затем она вернулась на лист кувшинки, где оставалась монета, привязала к ремешку конец другой лески, а монету столкнула в воду. Ореховый барабанчик на мгновение скрылся под водой, но тут же всплыл. Сквозь толщу воды Гряззя различила далеко внизу монету – потёртая медь тускло поблёскивала знаком последней надежды.

– Вот и всё, – выдохнула Гряззя и повалилась без сил на лист кувшинки. – Какое странное чувство… – прошептала она. – Я едва дышу, и в глазах темно. Наверное, я умираю. Вот и пришел конец моей короткой грязной жизни, и вовсе не суждено мне было стать какой-то другой.

И малютка разрыдалась так горько, что не сразу заметила, как внезапная судорога пробежала вдоль её спины и расколола крошечное тельце надвое.

– Ах! – воскликнула она, ощутив, как оживают и напрягаются в предчувствии полёта её мокрые, ещё смятые крылышки. – Да, знать наверняка всё равно было невозможно, – вздохнула она.

Новорождённая стрекоза, юная и прекрасная, зелёная, как изумруд, выбралась из опустевшей, грязной скорлупы своего прежнего «я». Она терпеливо дождалась, пока солнце высушит её радужные крылья, и вот наконец отважилась взлететь. Изношенная личинка скорчилась внизу, на листе – позабытая, никому больше не нужная; и старое имя тоже было забыто, как и всё, что осталось под водой, в тёмных глубинах пруда. Стрекоза просверкала над водной гладью и устремилась прочь, скользя на струях тёплого ветра, – как песня в солнечных лучах, как вздох в летнем воздухе.

А мышонок с отцом терпеливо ждали на дне, в грязи. Обрывок выхухолевой бечёвки был теперь привязан к рыболовной леске, тянувшейся вверх, к раздвоенной ветке, нависшей над плоским камнем.

– Опять ждем, – вздохнул мышонок. – Сколько же времени мы потратили в своей жизни на ожидание!

Серпентина проснулась, зевнула и с аппетитом щёлкнула клювом.

– Новое пробуждение, – проскрежетала она, – навстречу новым исследованиям сущности БЫТЬ. Итак. Что вы обнаружили по ту сторону ничто?

– Выход, – ответил мышонок.

– Ну и ну! – возмутилась Серпетина. – А вы хоть дали себе труд задуматься о том, что в действительности никакого выхода нет и быть не может? Принимая во внимание, что выход из каждой ситуации в то же самое время есть и вход в другую ситуацию… Эй! Стойте!.. Это же очень важно!..

Но мышонок с отцом, прорвавшись сквозь облако ила, были уже на полпути к озарённой солнцем поверхности. Над ними наискось взрезал воду ореховый барабанчик. Окунь, проглотивший монету, пулей мчался через пруд, а следом за ним, пропиливая развилку ветки ещё глубже, вздымала V-образную волну длинная леска с жестяными мышатами на конце.

Промокшие насквозь и набитые грязью, отец и сын вынырнули навстречу солнцу и, рассыпая брызги, понеслись прямиком через черепашьи камни. «Летние люди!» – в ужасе закричали черепахи и тотчас поплюхались в воду. Мышонок с отцом долетели до ветки и врезались в развилку. Узел, скреплявший выхухолеву бечёвку с леской, развязался, и мышата, глухо звякнув, рухнули на плоский камень у самой кромки воды.

Там они и остались лежать неподвижно – в луже мало-помалу вытекающей из них воды. Оба были в пятнах и потёках ржавчины, и от ручек их, протянутых друг к другу, остались только голые ржавые проволочки. Чудом уцелевшие клочки меха позеленели от водорослей и мха, а то и вовсе почернели от гнили. Изорванные ушки жалобно обвисли, усики поникли в унынии.

Солнце казалось невыносимо ярким, но с каким же наслаждением отец и сын купались в его тепле! И до чего же чёткими и чистыми были звуки – и шелест листьев, и стрекотанье цикад, и тягучий мелодичный напев белошейного вьюрка, и странное мерное гуканье, доносившееся из камышей на болоте: «У-У-У-БУМ-ТРУМБ! У-У-У-БУМ-ТРУМБ!» Из листвы соседней берёзы с любопытством выглядывал зимородок. В когтях он сжимал моток лески, конец которой уходил прямо под воду. Гуканье на болоте стихло, и далеко над прудом разнёсся тоненький жестяной голосок мышонка:

– И что нам теперь делать?

– Покинуть эти края насколько возможно скорее, – отозвался кто-то из камышей замогильным голосом.

Отец, лежавший лицом к болоту, разглядел чуть поодаль большую голенастую птицу, бурую, всю в полосках и крапинках: неподвижно стоя в камышах, она оставалась почти невидимой. Маскировку довершал поднятый кверху длинный тонкий клюв. Выдавали птицу только жёлтые стеклянные глаза-очочки, посаженные очень близко друг к другу и устремлённые прямиком на мышонка с отцом.

– Кто вы? – спросил отец и уставился на незнакомку, не веря своим глазам: птица умудрялась то появляться, то вновь исчезать из виду, не сходя с места.

– Любительница уединения, – ответила выпь. – Этим и ограничимся. Вполне достаточно для знакомства. Не смею вас дольше задерживать. Прощайте. – Камыши всколыхнулись на ветру, и выпь закачалась вместе с ними, сохраняя маскировку.

– Если бы вы смогли помочь нам… – начал мышонок.

– Продолжить ваше странствие? – подхватила выпь. – С превеликим удовольствием! Чем могу споспешествовать вашему отбытию?

– Поверните ключ в моей спине и заведите нас, пожалуйста, – сказал отец.

Выпь неохотно выступила из камышей и двинулась к камню бочком, словно сокрушаясь о рассеивающемся с каждым шагом уединении. Крепко придерживая отца длиннопалой лапой, клювом она ухватила ключик. Глазки её выпучились от натуги, шея вывернулась чуть ли не кругом, но ключик не шелохнулся.